Месма

А он? Он не только ничего не сделал для спасения этих детей, он сам помогал предавать их лютой смерти. Он участвовал в этом дьявольском конвейере, исправно служил неотъемлемой частью его механизма. Прохор Михайлович и раньше об этом задумывался. И не просто задумывался — мучился, переживал, страдал… Иногда даже думал руки на себя наложить! А каких мучений стоило ему решиться наконец-то подставить Августу! Сдать органам обожаемую женщину, лишь бы прекратить этот кошмар, прервать бесконечную череду кровавых жертв! Ради спасения тех детей и подростков, которые еще не попали в ее смертоносные когти! Ему казалось, что он совершает подвиг самопожертвования! И что же? Этого всего оказывается ничтожно мало даже для его собственного спасения? Разве это справедливо?.. Разве правильно?

— Я не хотел! — яростно крикнул Прохор. Или ему казалось, что он крикнул… — Не хотел! И я все-таки спас многих детишек от твоего ножа! Слышишь, многих!

— Да, наверное, действительно многих, — с готовностью согласилась Августа, — но вот как быть с теми, кого ты не спас, а предал в мои руки? Их что, просто в расход списать? Не получится, милый Прохор. Нет на то оснований, видишь ли…

— Ложь! — выкрикнул Прохор в отчаянии. — Гнусное враньё! Да, я не был героем… я был просто человеком… самым обычным… порой малодушным… но честным! Перед самим собой…

Августа улыбнулась ему милой, очаровательной и чуть лукавой улыбкой.

— Не хочу тебя огорчать, Прохор, — заметила она, — но всё это лишь твой тот самый жалкий лепет, которым ты успокаивал себя в течение своей земной жизни. Там, на земле, этот трюк срабатывал. Ты убеждал себя, что виновата Августа, а ты всего лишь не имел сил и возможности ей противостоять. Отсюда все эти бессильные стенания. Убеждая себя лишь в моей ответственности за происходящее, ты себя полагал обычным человеком… честным перед собой…Вздор! Ты был обыкновенным людоедом и пособником убийств. И прекрасно отдавал себе отчёт в своих действиях.

— Нет… нет! — из последних сил заметался на постели умирающий. — Ты всё врёшь!..Врёшь, Августа! Ты пришла издеваться надо мной, сделать мои последние минуты невыносимыми? тебе удалось…А теперь уходи! Не тебе судить меня… Есть Судия Высший, я знаю — Он есть, и вот Он рассудит…

— Высший судия? — Августа снова наклонилась над ним, будто бы желая лучше его расслышать. — Какие высокие слова! Да, действительно, высший Судия есть… Есть!

Ты удивишься, если я назову тебе его. Знаешь, кто это?

— Легко догадаться, — прохрипел Прохор.

— Неужели? Ты, вероятно, подумал о Боге? Нет… Твой высший Судия — это ты сам!

— Нет… нет… — в полузабытьи прошептал Прохор Михайлович. — Ты лжёшь… снова ложь! Ложь…

— Да нет, Прохор! — Августа развела ладонями над его лицом с видом искреннего сожаления. — Это правда. При жизни ты глушил голос своей совести, искал себе всякие увёртки, валил всю вину на меня, всячески выгораживая себя. И это у тебя получалось, хоть в какой-то мере. А сейчас это не получится. Ибо ты вступаешь в такое состояние бытия, где нет подобных лазеек, нет иллюзии наличия объективных причин твоего малодушия, а есть лишь твои поступки и твоя совесть. Она — твой Высший Судия. Она — это ты сам! Видишь? Всё довольно просто. Ничего заумного.

Прохора Михайловича охватила бессильная злость.

— И это ты говоришь мне о совести? — воскликнул он. — Ты, убийца детей, лютая каннибалка, не знающая ни пощады, ни сострадания, принесшая людям одно только горе! Ты смеешь учить меня — как я должен был прожить свою жизнь? Кто ты такая, чтобы…

— Тебе не дано знать, кто я такая, — сурово отозвалась Августа. — Не лезь в то, чего не разумеешь — сколько раз я тебе это говорила! Но ты не слушал, и тем хуже для тебя.

— Почему же не разумею? — Прохор даже попробовал усмехнуться. — Очень даже…разумею. Раньше я не верил ни в Ад, ни в Дьявола! А теперь верю… Ты и есть самый настоящий Дьявол! И твоё место, не здесь, у моего смертного одра, а в Аду! В самом его пекле…

— А меня отпустили, Прохор, — улыбнулась Августа какой-то жуткой улыбкой, — меня отпустили, чтобы я пришла и помогла тебе… Здесь заботятся о каждом, даже о таком ничтожестве, как ты. И пока ты еще не оставил свою жалкую оболочку, я открою тебе один секрет…

Она снова склонилась над ним, словно желая сообщить нечто такое, что было предназначено только ему.

— Знаешь, Прохор… На земле каждый человек сам проживает свою жизнь, и никто, ни одно существо, не в состоянии прожить эту жизнь за него. Потому и отвечать за свой земной путь ты будешь только перед самим собой. И не на кого сваливать вину, не на кого перекладывать ответственность. Это бывает порой невероятно мучительно, Прохор: представь себе человека, привыкшего за долгие годы во всех своих проступках и преступлениях винить кого угодно, только не себя — друзей или врагов, злосчастную судьбу или тотальное невезение, жизненные обстоятельства или плохую наследственность, — только не себя! И вдруг оказывается, что этой привычной и удобной опоры больше нет, и он предстаёт совершенно незащищённым перед самим собой! Вот где истинный ужас-то, Прохор!