Мессалина

Мессалина долго оставалась одна, погруженная в самые мрачные раздумья. Она рассчитывала, что, если Свиллий будет достаточно убедителен, Поппея простится с жизнью до наступления ночи. Азиатик, конечно, не станет так торопиться. Она сможет прийти к нему, убедит подождать, заверив в великодушии Клавдия и в том, что сама вступится за него и добьется успеха. Разумеется, Валерию понадобится какое-то время, чтобы пережить смерть Поппеи, но неизбежно придет забвение, и тогда ничто не помешает ей, Мессалине, обольстить его. Она дождалась наступления темноты, набросила на плечи просторный плащ и укрыла его полой голову. Она не хотела быть кем-либо узнанной и, даже не взяв с собой Ливию, покинула дворец через потайную калитку сада, в который можно было попасть прямо из ее покоев.

Мессалина торопливо шла по улицам, залитым светом полной луны и почти пустынным, потому что римляне в этот вечерний час устраивали трапезы, переходящие в попойки. Только некоторые распутники спешили к Мульвиеву мосту, месту ночных свиданий мужчин и женщин, ищущих тайных, но не запретных удовольствий: старые римские законы были забыты в угоду новым нравам, не ведающим никаких запретов.

Ей потребовалось время, чтобы добраться на другой конец Рима, где находились Лукулловы сады. Она остановилась возле украшенных бронзой ворот, через которые Валерий попадал в свои владения без ведома стражи, охраняющей главный вход. Ее удивило и обрадовало, что ворота были приоткрыты. Никем не замеченная, она проскользнула в них. Идя по цветущим аллеям, она вновь изумлялась магической красотой места, напоенного ароматами ночи. В высокой кроне она услыхала жалобное пение птицы; Мессалина не знала, что это за птица, но она показалась ей предвестницей беды.

Она торопливо шла вперед и достигла небольшой круглой беседки; на изящные мраморные колонны опиралась легкая куполообразная крыша; такими беседками италийцы любят украшать свои сады. Безотчетный порыв повлек ее к этой постройке, внутри которой она увидела небольшой алтарь, а на нем — мраморную урну с лежащей рядом крышкой, словно приготовленную для скорого использования. Позади алтаря стояла стела, тоже мраморная, с изображением золотого лотоса; на верху стелы чернилами было выведено: «Другу цветов и деревьев». Похоже, надпись предназначалась для скульптора, которому предстояло увековечить ее с помощью резца.

Внезапно Мессалиной овладел страх. Она побежала к дому. По дороге она ощутила какой-то резкий запах, смягченный, однако, ароматом сандалового дерева. Она знала, что Валерий посадил у себя много ростков этого ценного, завезенного из Индии дерева. По мере приближения к дому запах становился все более тяжелым и едким. Вскоре она различила между деревьями отсветы огня. Внезапный вихрь бросил в ее сторону золу — на мгновение она упала в ее раскрытые ладони, а потом понеслась дальше. Пробежав еще немного, Мессалина увидела огромный полыхающий костер, перед которым двигались какие-то силуэты — да, это были силуэты рабов, следивших, чтобы огонь не распространился на лес. Возле костра, скрестив руки на груди, стоял Гай Силий. Она остановилась рядом и повернула к нему голову.

— Гай, — проговорила она, — что здесь происходит? Этот костер — это…

Она не отважилась договорить. Он кивнул и сказал:

— Здесь догорает тело благороднейшего из людей — Валерия Азиатика.

— О! Нет! Я принесла ему надежду на милость императора! Зачем он так поторопился?

— Наверное, затем, что у него больше не было желания жить. Я случайно зашел к нему. От рабов узнал, что, вернувшись из дворца, он велел сложить костер и подать ему одно из тех изысканных блюд, которые любил этот наследник Лукулла, несмотря на свои платоновские взгляды. Потом он приказал своему любимому рабу вскрыть ему вены и лег на ложе из черного и сандалового дерева, стоящее на костре, чтобы дождаться там смерти — той смерти, которая, по его мнению, есть переход в вечность, а к ней стремится всякая душа, жаждущая божественного.

Мессалина не могла сдержать рыданий. Когда она повернула к Гаю Силию свое залитое слезами лицо, он увидел столько тоски в ее глазах, что его охватила необычайная жалость к этой женщине, которую он так долго старался презирать.

— Ты прав, Гай, — вздохнула Мессалина, — на этом костре сгорел благороднейший из людей.

— Да, но в этом дыме, что поднимается в небо, его душа улетела к звездам.

Глава XX НЕУТОЛИМОЕ ЖЕЛАНИЕ