Мессалина

Благодаря ей он успел дважды жениться и развестись. Жён подбирала сама бабушка, она знала толк в этом, ибо, живя с Августом долгие годы, пока он был в силе, подбирала ему девочек для распутных оргий, не допуская до постели мужа тех, кем он мог бы увлечься серьёзно. Плавтия Урганила и Эгия Петина были из числа своих, покладистых и вышколенных бабкой: в меру сластолюбивы, юны, распутны и прелестны в своей наготе. Помня злой нрав Ливии, они старались добиться расположения Клавдия, ублажали его, как могли, хотя царственный отпрыск амурничал с ними без особого желания. В резвых кобылицах не хватало романтики. А внук Ливии обладал натурой возвышенной и чувствительной. Их пышная плоть и откровенно пошлые нравы его угнетали. И Урганила, и Петина могли по нескольку часов кряду без умолку болтать об амурных утехах, пытаясь разжечь мужнину страсть, и внук Ливии не выдержал, прогнал обеих прочь, оставив рядом лишь верную служанку Кальпурнию, которая после смерти бабки заменила ему и мать, и жену, и любовницу.

Последние восемь лет Клавдий жил тихо и уединённо. Дворец полнился слухами о Тиберии — будто бы император на Капри предаётся гнусному распутству с молоденькими мальчиками и девочками, успевая, однако, надзирать и за тем, что творится в Риме. За последние годы подрос и родной племянник Клавдия Гай Германик, и болтали, будто бы Тиберий прочит его в наследники, но ценителя культуры древних этрусков это мало интересовало. Он по-прежнему сутками пропадал в библиотеке, одолевая старые рукописи, выучился читать на арабском и арамейском и, если ему привозили древние пергаменты, радовался до слёз, как ребёнок.

Клавдий, распластавшись, лежал на широкой сандаловой скамье, тихо постанывая от возбуждающих, нежных прикосновений. Он любил эти утренние часы в прохладной мыльне, когда, разогревшись в жаркой бане, он отдавался на волю служанок, которые сначала мыли его, а потом уже распаренное, чистое тело натирали благовониями и душистыми маслами. Это были мгновения его безудержных фантазий, уносивших мечтательного ценителя древностей далеко от Рима. Он попадал в свой заповедный сад, где росли диковинные деревья с длинными пахучими листьями, столь плотными и большими, что тень под ними оказывалась сродни позднему вечеру, а трава достигала колен и была столь мягкой и шелковистой, что хотелось раскинуть руки, упасть в неё и лежать вечно.

Он всегда мысленно бежал одной и той же тропинкой, ведущей к змеистой серебряной реке, и тёплый ветерок, напитанный запахами трав, кружил голову. Но едва он добежал до склона, заросшего огромными мохнатыми кипарисами, за которым начинался крутой спуск, из-за дерева вышла она, и Клавдий остановился как вкопанный.

Небольшого роста, с шапкой чёрных кудрей, длинноногая, худенькая, но с крупными яблоками грудей под лёгкой, прозрачной туникой, с шелковистой смуглой кожей, кареглазая, с розовыми полными губами и аккуратным носиком, она возникла в его воображении сразу же, как только он избавился от дородной и плотоядной Петины. Он выдумал её в противовес своим прежним жёнам и даже Кальпурнии, которую, несмотря на привязанность, никогда не любил. Он назвал её Юноной — в честь любимой всеми римлянами древней богини, жены Юпитера, покровительницы брака и рождения, охранительницы всех женщин. В Риме каждый год первого марта проходил праздник матроналий, и Клавдий очень любил бывать на нём. А едва Юнона появилась в его заповедном саду, как этот сад тотчас ожил, преобразился, расцвёл, приобрёл необычайную яркость и таинственность. Она могла появиться на любой тропинке в любую секунду, и он с волнением ожидал часа омовений и растираний, когда гибкие пальчики служанок коснутся его чувствительного тела и райский сад вспыхнет, засияет в его фантазиях — и снова появится Юнона.

— Я так разволновалась, что ты не приходишь, в голову полезли всякие глупые мысли.

— Какие? — заинтересовался он.

— Что ты забыл обо мне...

— Такого быть не может. Я всегда буду с тобой.

— Это правда?

— Да.

В её глазах блеснули радостные искорки. Она обернулась, взглянула на серебряную реку, которая так и манила к себе.

— Побежали? — Она протянула ему руку, и он легонько сжал её.

Они полетели вниз, ветер засвистел в ушах. Юнона захлёбывалась от счастья. И Клавдий смеялся ей в ответ.

Примчавшись на берег, где стояла старая, рассохшаяся галера, они присели на её борт, опустили босые ноги в воду и, болтая, стали тихо посмеиваться. Он не удержался и поцеловал её в щёку. Она затихла, замерла, смущённо опустила голову. Он взял её за руку, привлёк к себе, ощущая, как дрожит её тело, крепко прижал и стал неистово целовать лицо, шею, плечи, грудь. Юнона не сопротивлялась. Она лишь почувствовала, как и в ней нарастает возбуждение, обхватила его тонкими сильными руками, впилась губами в его губы, застонала. Они упали в воду, выползли на песок, обвивая друг друга ногами, и Клавдий не выдержал, застонал от восторга, понимая, что уже не может сдерживать тугую, набухшую плоть, и она через мгновение взорвалась, выплеснув наружу горячую семенную влагу.