Мессалина. Трагедия императрицы

Императрица с состраданием посмотрела на своего мужа, никогда не умевшего разговаривать с женщинами. Это же надо ляпнуть такую глупость: да она уже сейчас первая красавица Рима, а этот город, как известно, средоточие всего самого красивого и дорогого. Не может же он серьезно думать, что ее интересует мнение провинциалов насчет ее внешности!

— Спасибо, дорогой, недаром говорят, что ты — кладезь премудрости и самый примерный муж на свете.

Только что выпроводивший из своей постели прелестную Сциллу, бравшую за час любви не меньше пятисот сестерциев, Клавдий буквально раздулся от гордости: только благодаря его хитрости и изворотливости его супруга и помыслить не может о мужниных изменах.

Клавдий, как всегда, в житейских вопросах был глуп, как осел, и слеп, как крот. Разумеется, Мессалина была осведомлена обо всех его похождениях, а при некоторых даже присутствовала. Нет, она не держала канделябр, стоя рядом с постелью, но разве для того, чтобы посмотреть на проказы постылого мужа, надо обязательно быть где-то рядом? Достаточно того, что в стенах дворца было сделано несколько хорошо замаскированных глазков, и можно было спокойно наблюдать за похождениями любовников, не привлекая их внимания.

Император же так верил в тайну его встреч с другими женщинами и свою славу добропорядочного мужа, что, скорбя о падении нравственности среди граждан Рима, выпустил с подачи Палланта несколько указов о добропорядочном поведении женщин. В них говорилось, что свободная женщина, вступившая в отношения с рабом, сама становится рабыней, если адюльтер произошел без ведома хозяина раба, или остается свободной, но ее дети попадают в рабство, если хозяин раба был осведомлен о его похождениях. Народ слушал, как глашатаи зачитывают указы, и просто диву давался: как у Клавдия поднимается рука писать подобную чепуху, если его жена — одна из самых развратных женщин в Риме?

Но это будет немного позже, а пока сладко улыбавшаяся Мессалина, прижав руки императора к своей полной груди, посмотрела на него с восхищением и любовью, но тут же с выражением печали на прекрасном лице отвела глаза:

— Мой супруг и император, я пришла по твоему зову.

— Рад тебя видеть, дорогуша. Но почему у тебя такой вид, будто наелась кислых яблок?

— Мне бы не хотелось говорить об этом. У тебя и так слишком много дел, чтобы заниматься всякой ерундой.

— Позволь мне самому судить о том, что достойно моего внимания, а что — нет.

Мессалину не надо было просить дважды. Словно через силу, потупив очи, она прошептала, разглядывая мозаику на полу:

— Кое-кто во дворце не ценит твоих щедрот и оскорбляет твой дом, предаваясь разврату.

Услыхав о предательстве, Клавдий нахмурил брови:

— Ты о ком? Говори, не бойся. Зло должно быть наказано.

— Ты на меня рассердишься. Скажешь, что я свожу счеты. Сестры Калигулы теперь в фаворе. Кто я такая, чтобы обсуждать их поведение?

От хорошего настроения императора не осталось и следа, и он тут же пожалел, что начал разговор, но, может быть, ничего страшного не произошло, и Мессалина слишком близко к сердцу принимает мелкие шалости своих нелюбимых родственниц?

— Так что случилось? Не томи — меня ждет с отчетом Каллист, который должен отчитаться по поводу той раздачи горожанам хлеба и мяса, которая состоялась по случаю моего прихода к власти. Должен сказать, что она нам дорого обошлась, тем более что Гай Цезарь оставил пустую казну… Так что там случилось с моими племянницами?

— Да ничего страшного не произошло. Просто, насколько я знаю, одна из сестер, так рьяно рассказывающая всем о своей любви и благодарности к императорской особе, на самом деле путается с Сенекой Младшим. А ведь у нее есть муж! И это вся благодарность за то, что ты вытащил ее с Понтийских островов, где она ходила в затрапезах и торговала на базаре выловленными губками. Кроме того, в свете твоих указов о незыблемости домашнего очага, это просто вызов императору, почти что оскорбление его величия.

— Да о ком, ларвы тебя забери, ты говоришь? — В императорских глазах мелькнули молнии. Он был готов простить многое, но то, что одна из его племянниц, вместо того чтобы отблагодарить по-женски дядюшку, отдается какому-то проходимцу, было выше его сил. Он хотел и боялся услышать имя неблагодарной твари, опасаясь, что это будет рыжая бестия Агриппина, чьи прелести вызывали у него далеко не родственные чувства.

Мессалина прекрасно понимала, какие мысли бродят у мужа в голове. Но ничего, она еще разберется с Агриппиной, а пока стоит отделаться от ее тылов. В притворном смятении она опустила глаза:

— Это Ливилла.