Мессалина. Трагедия императрицы

Таким образом, не скрывавшая своих похождений Мессалина с ее свободолюбивым характером и вольным поведением была в глазах римлян исчадием ада, но ей было на это наплевать. Возможно, сложись все по-другому, не осиротей она в раннем возрасте, влияние отца не дало бы ей превратиться в ту, которая стала притчей во языцех не только в Риме, но и далеко за его пределами, но все сложилось так, как сложилось. Но если раньше некоторые патрицианки позволяли себе косо посматривать на распущенную особу, сидящую с ними за одним столом или на одной скамье в цирке, то после замужества за Клавдием все ее недоброжелательницы прикусили язычки, тем более что Мессалина не давала ни малейшего повода заподозрить ее в неверности мужу даже в его отсутствие.

Когда же Клавдий, вне себя от нетерпения, примчался из Германии домой, его ждала красавица жена, рядом с которой стояла верная Порция, держа на руках младенца – маленькую девочку, таращившую на мир большие синие глаза. В соответствии с традицией ребенка положили к ногам отца, и тот, признав ее своей дочерью, поднял малышку, глядя на нее полными слез глазами. Дочь назвали Клавдией Октавией, и Клавдий принес жертвы пенатам, умоляя сделать ее жизнь счастливой.

Лежа вечером за кубком вина в триклинии и выставив из комнаты всех слуг, он рассказывал Мессалине, чего стоила ему эта поездка.

– Ты не представляешь, что мне пришлось пережить, – жаловался он, глядя поверх светильника на слабо освещенное лицо своей жены, по которому скользили переменчивые тени. – Началось с того, что Калигула пришел в ярость, увидев меня во главе сенатской делегации, и начал орать, что, мол, Сенат прислал к нему дядю, чтобы тот, то есть я, его контролировал, а затем приказал бросить меня, как есть, в парадной одежде в реку. Представляешь, что я пережил? Хорошо, что Гай после этого набросился с упреками в измене на Гетулика, и какие-то легионеры помогли мне выбраться на берег, а то ты бы сейчас была уже вдовой… Гетулика казнили, и вроде бы все успокоилось, и наш император продолжил заниматься той странной войной, которую вел до моего приезда. Странной – не то слово, потому что вокруг нас жили мирные племена, которые давным-давно покорились римскому гению и не делали никаких попыток не только что восстать, но даже косо посмотреть на наш лагерь. В результате то мы вскакивали посреди пира и, похватав оружие, гонялись по лесам за какими-то юнцами, оказавшимися нашими же заложниками, которых отпустил перед этим Гай; то он увольнял с бесчестьем старых центурионов, которым оставалось совсем немного до отставки. Потом к нам в лагерь явился перессорившийся с отцом сын британского вождя Кинобеллина, и Калигула по этому случаю отправил в Рим гонцов…

– Знаю, – кивнула головой Мессалина, – на всех углах в городе трубили, что нашим войскам покорилась вся Британия.

– Покорилась, как же, – фыркнул разошедшийся под влиянием алкоголя обычно тихий Клавдий. – Представь: вышли мы к морю, расставили вдоль кромки воды катапульты и баллисты, легионы выстроились как для атаки… Все стоят, ждут императора и гадают, на кого он собирается вести в атаку войска. Солнышко светит, море плещется, чайки орут. В общем, идиллия. Тут появляется Калигула в окружении вооруженной до зубов свиты, среди которой находился и твой муженек, и произносит яркую речь о непобедимости Рима, начиная еще с его распрей с Альба-Лонгой. Клятва Горациев мешается с клятвой Брута, Юлий Цезарь с неизвестно как попавшим в Рим Александром Великим. Все в ажитации и рвутся в бой незнамо с кем. После чего наш непобедимый предводитель приказывает всем рассредоточиться и… Как ты думаешь, что?

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Мессалина, – ждать подхода кораблей?

– Ошибаешься, моя радость! – Клавдий даже взвизгнул от удовольствия. – Наш бравый Калигула приказал всем… собирать ракушки. Это, видишь ли, наша добыча, отобранная у Нептуна, которую лично он пошлет Юпитеру Капитолийскому и Аполлону Палатинскому. Каково, а? – Он мелко засмеялся, глядя в обескураженное лицо Мессалины. – А перед этим мы все валялись у него в ногах, умоляя не делать глупостей, потому что он вдруг вспомнил о бунте нескольких легионов, случившемся после смерти Августа, и решил с ними поквитаться, перебив несколько тысяч человек. Слава Марсу, что он сам испугался своей затеи, а то неизвестно, чем бы все закончилось. После этого он потерял всякий интерес к войне и, решив, что его подвигов вполне хватит для триумфа, занялся подготовкой к оному, а меня, наконец, отпустил на все четыре стороны. Теперь он стращает сенаторов и изрядно в этом преуспел. Что скажешь?

«Что ему очень не хватает Макрона», – чуть не вырвалось у Мессалины, но она вовремя прикусила язык. Не надо напоминать мужу о своих бывших любовниках, пусть даже и давно почивших.

– По-моему, Калигула сходит с ума, – проговорила она то, о чем давно уже шептались на улицах и во дворцах Рима. – Боюсь, что это добром не кончится. Рим – не изнеженные Афины. Он уже один раз родил Брута, родит и во второй.