Мессии, лжемессии и толпа

Примерно те же механизмы лежат в сокрытии фактов землетрясений и других природных катаклизмов: помимо желания скрыть, что потерпевшим оказывается явно недостаточная помощь, здесь действует другой мощный фактор — нежелание признать, что катастрофа произошла помимо воли вождя и без его ведома, что он был бессилен ее предотвратить. Отсюда глубокое и радикальное искажение реальности — не только у вождя, власти вообще и ее представителей, но и у рядовых людей. У последних это психологическая защита, при которой человек искренне, а иногда и без остатка начинает верить в то, во что ни в коем случае нельзя верить, и по той причине, что самого предмета веры в действительности не существует, и по той причине, что это аморально, и т. д.

На эту веру рассчитывает власть, но она, к сожалению, нужна и личности, что, собственно, и эксплуатируется властью, которая крайне заинтересована в том, чтобы тоталитарная мифология поглощалась населением без остатка, более того — с благодарностью и добровольно. Здесь власть и вождь достигают обычно больших успехов, поскольку соавтором мифов выступают сами массы, которым эти мифы понятнее и психологически ближе, чем сложные конструкции, творимые учеными или просто умными и проницательными людьми. Обыватель «ложится» в миф, как в лоно матери, и это одно из наиболее важных объяснений того, что тоталитарные мифы могут надолго пережить время своего рождения и расцвета, что мы и видим сейчас.

Вот почему так трудно убедить толпу, так называемый простой народ, в том, что вчерашние идолы — это преступники, некрофилы, которые, подобно «простым» убийцам, получали психологическое удовлетворение от того, что они постоянно убивали. То, что ни Сталин, ни Гитлер сами, по-видимому, не обагрили свои руки кровью, ничего не меняет, поскольку они были организаторами этих преступлений. Тоталитарное государство и его главу отличает паранойяльное, явное или скрытое ощущение постоянной, непреходящей угрозы от внешних и внутренних врагов. Отсюда агрессивность таких государств, непрерывная военная пропаганда, огромный карательный и разведывательный аппарат, повышенная подозрительность и призывы к бдительности, поиск «врагов» и, конечно, выявление их, кровавые репрессии. Важно заметить, что подобное паранойяльное ожидание агрессии характерно и для подавляющего большинства обычных убийц, которые совершают преступления, поскольку все время ждут нападения и таким способом защищают себя.

Все или почти все деспоты отличались названной паранойяльной чертой. Имеющиеся об этих правителях сведения говорят о типичности для них таких черт, как повышенная тревожность и страх смерти, подозрительность, мнительность, уязвимость в межличностных отношениях, мелкая мстительность и злобность, застреваемость переживаний и эмоций, они злопамятны, долго копят и помнят обиды, подлинные или мнимые, вновь и вновь переживают их.

Страх у тиранов как фундаментальное качество их личности отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал:

В нем уживались самые противоположные пороки — непомерная самоуверенность и в то же время отчаянный страх. В самом деле: он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе и молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней — вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессины вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы; но когда однажды за Рейном ехал в повозке через узкое ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появился откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам…

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что «природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом», древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску.