Мессия очищает диск

— Сдурел?! — Змееныш резво отпрыгнул назад, с испугом глядя на садящегося парня, — Эй, удалец, ты живой или... какой?!

Вместо ответа ворот вновь ринулся к колену лазутчика.

Но в воздухе закатным облаком мелькнула оранжевая кашья, и обе сандалии преподобного Баня опустились точно посреди ворота, прибив его к песку, как сильный дождь прибивает пыль.

— Если мой спутник чем-то не угодил вам, я искренне прошу прощения вместо этого невежи! — Бань явно хотел сказать что-то еще, но осекся, во все глаза разглядывая возницу. А не вовремя оживший парень не обратил внимания ни на удивительное появление монаха, ни на собственный промах — ворот зашевелился на песке, попутно стерев часть круга и два иероглифа «жань», после чего опять стал подниматься.

И возница тоже стал подниматься.

— Чистое, — глухо сказал возница. — И грязное. И чистое...

Он шагнул вперед и попытался кинуть ворот в ноги Змеенышу. Руки слушались парня плохо, необычное оружие упало, не долетев до цели какого-нибудь вершка; возница огорченно помотал головой, отчего косынка сползла ему на самые брови, и грузно побрел к Змеенышу.

Когда на плечо возницы легла сухонькая лапка преподобного Баня, парень попытался смахнуть ее на ходу — но не тут-то было! Лапка держала прочно. Возница остановился, развернулся к досадной помехе вполоборота и скосился на лапку у себя на плече,

— Чистое, — сказал возница, и в голосе его пробился недовольный хрип: так начинает крениться подгнившее дерево, прежде чем упасть на голову случайному прохожему. — Чистое, чистое и чистое. И грязное.

Кулачище парня с маху рубанул монаха по запястью, но был вовремя перехвачен. Огромное тело описало в воздухе красивую пологую дугу и, вздымая горы песчаной пыли, обрушилось наземь. Любой другой на месте парня, если не сломал бы себе хребет, то уж наверняка немало времени охал бы да хватался за поясницу, но возница полежал-полежал и начал вставать. По дороге он снял с себя кофту-безрукавку, обнажив мощный, слегка подзаплывший жиром торс, и отправил кофту в колодец.

— Чистое, — сказал почти голый возница. И пошел к Змеенышу.

— Что ж это творится, люди добрые! — несколько запоздало возопил бельмастый купец, бледнея. — Это ж настоящий Великий Предел творится! Эй, Бу Цзи, немедленно прекрати! Ты это...

Бельмастый сделал шаг-другой, то ли намереваясь продолжить увещевания возницы по имени Бу Цзи, то ли собираясь лично вмешаться в творимый Великий Предел, но едва он попытался шагнуть в третий раз...

— Грязное, — неожиданно сказал торговец, и мутные бельма его неприятно потемнели. — И грязное. Ишь ты...

Он вернулся к своему приятелю, взял у него из рук мешочек с серебром, только что полученный последним от хозяина постоялого двора, и запустил увесистым мешочком в бритую голову преподобного Баня. Не попал, расстроенно хмыкнул и медленно направился к дерущимся.

Нет.

Не к дерущимся.

К Змеенышу — поднимая на ходу колодезный ворот и примериваясь к правому колену лазутчика.

Монах перехватил мешочек на лету, немедленно обрушив его на бесстрастное лицо возницы — но Бу Цзи, мертвый или живой, даже не заметил этого. Хотя сломанный нос очень трудно не заметить, особенно если это твой же собственный нос! Словно сообразив что-то, непонятное ему ранее, парень предал Змееныша забвению и пнул ногой ярко-оранжевую кашью. Удивительное дело: преподобному Баню стоило изрядного труда отвести предплечьем эту ногу! Тут же кулаки возницы замелькали вокруг жилистого монаха, как привязанные на цепях камни; преподобный Бань окунулся в эту круговерть, и посторонний наблюдатель потерял какую бы то ни было возможность следить за происходящим.

Словно два кота сцепились: один — большой, сытый, второй — тощий и драчливый; визг, мяв, кто кого и за что — не разобрать глазу человеческому!

Торговец с воротом уже к тому времени приблизился к Змеенышу. Лазутчик жизни пал на колени и принялся елозить в пыли, многократно кланяясь и хватая бельмастого за края его длинной блузы.

— Великодушный господин! — благим матом вопил Змееныш, целуя туфли бельмастого. — Не губите невинного отрока! Не сиротите моих детушек и старуху мать! Пощадите!