Месть

— Мы против того, чтобы создавать теорию «вождя», мы против того, чтобы делать «вождя», — громогласно заявил Каменев, выступая с трибуны съезда. — Я неоднократно говорил это т. Сталину лично… я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба… Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков партии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления секретариат… Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда секретариат объединяет и политику, и организацию, и фактически предрешает политику…»

Это был мощный удар по Сталину. Что тут поднялось в зале: свист, выкрики, шум. Одни кричали: «Неверно! Чепуха!» Другие выкрикивали обратное: «Мы не дадим вам командных высот! Сталина! Сталина!»

Рыков, председательствующий на этом заседании, долго не мог утихомирить разгоряченный зал.

— А кого вы предлагаете? — кричали из зала.

Каменев, конечно, имел в виду прежде всего себя и Зиновьева, но не сказал — побоялся. Сталин сидел в президиуме, натянутый как струна, с бледным лицом, хотя эта бледность проявлялась в том, что кожа на лице серела, приобретала землистый оттенок. Неизвестно, чем бы закончилось выступление Каменева, не объяви тогда Рыков десятиминутный перерыв.

Уже чуть позже, на пленуме, Сталин заявил, что просит освободить его от обязанностей генерального секретаря ВКП(б), что он просил об этом и раньше и вовсе не держится за этот пост. Наоборот, ему с каждым годом все труднее справляться со столь тяжелой нагрузкой, но председательствующий на пленуме, тот же Рыков, отвел просьбу Сталина. И все же вопрос поставили на голосование. Лишь один голос был против, остальные за Сталина. Тогда он сам предложил ликвидировать институт генсека. Но и тут Рыков отвел просьбу Сталина как уловку для того, чтобы не стать генеральным секретарем. Предложение Рыкова приняли единогласно. Это было, кажется, уже в 1927-м… А теперь и Рыкова нет. Сталин убрал его вместе с Бухариным. Уже сейчас, на семнадцатом съезде, в кулуарном разговоре с Кировым у Бухарина нечаянно вырвалось: «Если б знали тогда, в двадцать седьмом, соломки бы подстелили».

Да, тогда они могли бы удовлетворить просьбу Сталина, и генсеком мог стать Рудзутак, Каменев или Зиновьев. Но Рудзутак бы долго не продержался, а Зиновьева никто не хотел: он в Петрограде проявил себя разнузданным тираном, пролившим немало крови. В партийной среде отличался высокомерием, и возражений, даже самых разумных, не терпел. Так что если б тогда генсеком избрали Зиновьева, стало бы еще хуже, и в витринах на улице Горького повсеместно торчали бы портреты Зиновьева, а не Сталина.

Странно все складывается. Коба теперь ночами не спит, все думает, как бы оторвать голову Зиновьеву, а ведь именно Григорий Евсеевич сделал Сталина в 1922-м генсеком. Он протаскивал его вверх еще на Одиннадцатом съезде партии в 1921 году с явной целью использовать мрачного и грубого Кобу лишь как ширму, таран в борьбе против Троцкого, который тогда никого к Ленину не подпускал. Зиновьеву даже в голову не приходило, что сынок неграмотного грузинского крестьянина из какой-то деревеньки Диди-Лило может всерьез рассчитывать на власть в огромной русской стране. Но в двадцать первом Ленин остроумно заметил Григорию: «Не советую, этот повар будет готовить только острые блюда». Но если Зиновьев что-нибудь задумает, сбить его с цели невозможно. Коба сопротивлялся, но Зиновьев стукнул кулаком по столу и сказал: надо!

— Тогда предлагаю организовать тройку, — сказал Коба Зиновьеву. — Ты, я и Каменев.

— Согласен, — кивнул Зиновьев. Это «Политбюро» на троих держалось вплоть до начала двадцать пятого года, когда Григорий Евсеевич вдруг прозрел и понял, что генсек Коба никакая не «ширма» и передавать власть вдохновителю не только не собирается, но исподволь копит силы, чтобы убрать его с Каменевым. Страшное прозрение наполнило Зиновьева таким невероятным гневом, что он впервые совершил грубую стратегическую ошибку, начав объединяться против Кобы с тем, кого сам только что развенчал и стер в порошок — с Троцким, подарив Сталину столь быструю и на редкость удачную возможность легко разделаться с обоими. И Коба этого шанса не упустил.