Месть Адельгейды. Евпраксия

— Вот гарантии. — И церковный иерарх вынул из-за пазухи свиток пергамента; раскатав его, торжественно прочитал: — «Мы, милостью Божьей, император Священной Римской империи и король Германский, Генрих Четвёртый, сын Генриха Третьего, из Франконской династии, повелеваем. Не считать брак с императрицей Адельгейдой, урождённой великой княжной Киевской Евпраксией, расторгнутым по причине нелегитимности Папы Урбана Второго и собора в Пьяченце. Сохранить пожизненно за императрицей все её привилегии и регалии. А возможных будущих детей, в этом браке рождённых, объявляем заранее полноправными наследниками нашими, наравне с сыновьями Конрадом и Генрихом от первого брака». Руку приложил... вот... взгляните...

Евпраксия взмахнула ладонью, не желая смотреть. Да и не могла, если откровенно, потому что по щекам её текли слёзы, застилая глаза. Из груди несчастной вырвалось:

— Как же это всё... запоздало!.. — И, достав платок, вытерла лицо.

Герман, чувствуя, что она колеблется, начал говорить с жаром:

— Никогда не поздно, ваше величество! Лишь одна необратимость существует на свете — смерть. Остальное можно поправить.

Дрогнув, Ксюша посмотрела на него снизу верх, как испуганное дитя:

— Я боюсь его... Я не знаю, что делать...

— Ехать, ехать в Германию! Не теряйте своего счастья!..

Восемь лет спустя, Киев, 1106 год, осень

Получив известие о кончине Генриха, Ксюша заболела нервной лихорадкой и лежала пластом в кровати две недели. Не хотела никого видеть, только плакала и молилась. Мать увещевала её:

— Так нехорошо, тэвочки моя, ты себя убивать и со свету сживать, делать очень плёх. На кого меня оставлять? Князь великий Всеволод умирать, Ростислав-сынок утонуть, Катя в монастырь, ты одна у мене доченьки-подруженьки. Разве нам с тобой вместе худ?

— Ах, не ведаю, маменька, не ведаю, — отвечала княжна. — Будто свет померк. Пустота в душе. Жить не хочется.

— Нет, не говорить таких слов. Только Бог решать — жить, не жить. Если жить — должен потерпеть.

Катя Хромоножка приводила к ней жизнерадостную Эстер, получившую в православии имя Вассы. Васка щебетала:

— Я спервоначалу пужалась в монастыре — все такие строгия да сурьёзныя, страх! Апосля ничего, подружилася с Мартемьяшкой Чурилой и Парашкой Лодочницей, нам втроём забавней. Вместе в хоре поем на клиросе.

Катя подтвердила:

— Сёстры отзываются хорошо. Говорят, девочка способная, память цепкая, все науки постигает на раз. И поёт справно. Спой, голубушка, что-нибудь Опраксе.

— С превеликой радостью. Только что?

— А пожалуй что Богородичен тропарь — в нём такие слова пронзительные, я всегда от них трепещу.

— Так изволь, спою.

И затягивала тоненьким голоском, по-цыплячьи вытянув шею из воротника платья и прикрыв глаза:

— «Чем Тебя наречём, о Благодатная? Небом, так как озарила нас Солнцем Истины. Раем, ибо прорастила древо Жизни. Девой, — по Рождестве была нетленна. Чистой Матерью, потому что держала во святых Твоих объятиях Сына, всех Бога. Моли же Его спасти души наши!»

Ксюша слушала поначалу как-то отрешённо, даже с недоверием, но проникновенное, звонкое пение дочки Паулины постепенно растопило лёд в её душе, сильно-сильно растрогало, слёзы потекли по щекам — но уже не горькие, а умильные, очистительные, и подобие улыбки промелькнуло на губах бывшей императрицы. Притянула Васку к себе, обняла и поцеловала, а потом спросила у Хромоножки:

— Может, мне постричься во Христовы невесты, как считаешь?

Катя, вдохновлённая уже тем, что сестра не думает больше о смерти, а интересуется жизнью, хоть и в монастыре, покивала радостно:

— Ну конечно, постричься! Самое разумное. Станем вместе на молитвы ходить и прислуживать в храме. Отдалимся от суетного мира.

— Я боюсь, Янка не допустит.

— Ты ея обойди.

— Это как же?

— Бросься в ножки к митрополиту. Он поймёт и поможет. Их высокопреосвященство, будучи из греков, в наши русские дрязги не встревает. И приблизил к себе только Феоктиста, настоятеля Печерского. Остальных держит в отдалении.

Евпраксия нерешительно согласилась:

— Может быть, и брошусь. Мне теперь либо в монастырь, либо в петлю.

— Ох, да что ты! — осенила себя крестом младшая сестра. — Как не стыдно речи вести такие? Да ещё при дитятке!

Девочка откликнулась:

— Лучше в монастырь. Мы и видеться тогда сможем чаще.

— Надобно подумать ещё. Шаг-то непростой и бесповоротный. Как его маменька воспримет? Не хотелось бы ея слишком огорчать.

Хромоножка заметила: