Месть амазонки

— Готова. Десятник, срежь волосы, предъявим как доказательство. Наших раненых на седла. Убитых на лошадей. Поехали отсюда. Эта пускай достается грифам.

Солдаты быстро выполнили команду, и через несколько минут полусотня, точнее — то, что от нее осталось, на рысях потянулась обратно.

Сотник ехал в мрачном настроении, размышляя о последствиях этого дела. Кто знает, как король отреагирует на то, что одна баба-недомерок смогла уничтожить почти половину отряда. Кроме того, этот бешеный жеребец… Обидно. Такого коня еще поискать. Сильный, смелый, драчливый. Именно то, что нужно настоящему солдату и дворянину. Жаль, что пришлось его уничтожить.

Многое в этом деле непонятно. Дерутся как звери, поют. Странно. Изредка оглядываясь на свое войско, сотник думал, как они понимают это дело. Но так и не разобрался. Лица гвардейцев были суровы, а взгляды, на которые он изредка натыкался, угрюмы. Солдаты явно не одобряли сделанного ими.

Ему и самому было не очень приятно то что случилось. Казнить победителя ристалища как бунтаря неправильно. Воин должен гибнуть в бою, а тем более такой воин. Если эта девчонка — подруга казненного, тогда ее можно понять.

Вдалеке заблестели куполы дворца, и сотник приосанился, приказав прибавить ходу. Король не любил ждать.

* * *

Верблюды не спеша пылили по караванной тропе, когда внимание караван-баши привлекла стая грифов, круживших в нескольких полетах стрелы от тропы. Крикнув пару воинов, он направил коня в пустыню.

Картина, представшая его глазам, заставила вздрогнуть даже его закаленное сердце. Судя по следам, пятнам крови и лошадиным трупам, здесь прошел бой. Внимание караван-баши привлекли два трупа: огромного вороного жеребца, грудь которого пробили пять арбалетных болтов, и женский, который он сначала принял за детский.

Подъехав ближе, он разглядел, что это женщина. Маленькая, в половину человеческого роста, огненно-рыжая, но с великолепно развитой фигурой, она лежала у огромного валуна, пронзенная стрелами.

Тень всадника упала на тело девушки. Охранник хотел было вернуться обратно к каравану, когда вдруг она тихо застонала. Спрыгнув с коня, он быстро снял с пояса флягу и, приподняв ей голову, стал вливать воду в запекшийся рот. Снова застонав, она глотнула и закашлялась.

— Жива! Великие боги, она жива! Этого не может быть, — воскликнул один из охранников.

— Придется взять ее с собой. Не бросать же в пустыне, — ответил караван-баши и приказал: — Сделайте носилки, положите ее. В караване есть лекарь, пусть поработает. Откажется, башку снесу.

— А если она умрет?

— Раз уж до сих пор жива, значит, выживет. У баб и у кошек девять жизней.

Сквозь звон в ушах Лин услышала топот копыт и голоса. Ей хотелось закричать, но из пересохшего горла вырвался только стон. В рот полилась вода, и она поперхнулась. Лицо прикрыли легким платком и куда-то повезли. Только перед глазами снова встало любимое лицо, и родной до боли голос произнес:

— ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ.