Месть базилевса

Следующие дни прошли оживленно. Хан Тервел был занят подготовкой к штурму. Ну да, все те же метательные машины, передвижные башни, черепахи, лестницы, бревенчатые настилы, что подкатываются ко рву, и еще многое и многое, что требует наука взятия крепостей. Хан, образованный человек, хорошо разбирался в механике, в частности в механике военных машин, лично наблюдал за всеми работами. Приказывал пороть ленивых, не разбирая – болгарин или ромей.

Коренастый силач Кайрам со своими волками-бири многих разложил на земле, оживляя усердие свистом плетей. Под таким надзором работы шли быстро и безостановочно.

Юстиниан скоро отстранился от этих низменных хлопот, приличествующих скорее ремесленнику, чем правителю. Да и не до того стало. Он вдруг затеял переписку с Тиберием, передавая послания через парламентеров.

Противнику он писал собственноручно, не желая терять в обычной диктовке писцам пыл и напор. В возбуждении вдохновения автократор разбрызгивал по бумаге чернила и приличиями себя не стеснял. Изобретал такие выражения и обороты, что попрошайки с константинопольских базаров, известные крапивными языками и дурным горлопанством, могли пустить завистливую слюну до земли.

Описывая в подробностях грядущие казни предателей, автократор клялся самыми страшными клятвами, что, если город не откроет ворота, снисхождения не будет ни старым, ни малым, ни больным, ни праведникам. Даже младенцев вырежут из чрева матерей, чтобы те, еще не рожденные, тоже ответили за измену отцов. Впрочем, автократор не обещал снисхождения, даже если Константинополь откроет ворота.

Ответы Тиберия выглядели куда красивее с точки зрения каллиграфии, но по содержанию мало чем отличались. Угрозы, насмешки, требования подчиниться и сдаться, иначе его укоротят уже не на половину носа, а начиная от шеи. Судя по грубости стиля, к этим посланиям явно приложил руку архонт столицы Ираклий Деместр, этот мужик в бархате и парче, родственник Тиберия. Автократор пообещал себе не забыть – вот еще один кандидат на то, чтобы его палачи доказали свою фантазию и виртуозность.

«На этих листах бумаги есть все, не хватает только шлепка навоза!» – как остроумно выразился стратиг Менандр Акоминат, прочитав, с позволения Юстиниана, одно из константинопольских посланий. Острого на язык патрикия базилевс в последнее время сильно приблизил к себе в знак благоволения к родовой знати.

Постепенно в игру включились и приближенные Риномета. Запугивать неприятеля оскорбительными письмами показалось им хорошим занятием, чтобы убить время и продемонстрировать собственную лояльность. А уж те, за стенами, узнавая живописные подробности о собственном рождении от совокупления матерей с крупным и мелким рогатым скотом, просто не могли не ответить.

Отвечать на оскорбления и угрозы – занятие столь же азартное, как игра в кости на последние деньги. Там кажется, что каждый следующий бросок будет удачнее предыдущего, а здесь – что противник еще не услышал, не понял о себе самого главного. Еще смотрит на божий свет с самонадеянной бойкостью, вместо того чтобы тихо и благоразумно сдохнуть в ближайшей канаве, стеная от собственной гнусности!

Потом кому-то в голову пришла удачная мысль, что неприятельским солдатам тоже интересно знать, какие ослы и бараны ведут их и какая неприглядная, достойная сожаления участь ожидает все стадо.

Уничижительные письма порхали через стены уже десятками, зачитывались, обсуждались в подробностях и самые едкие, остроумные выражения приветствовались как тактические победы.

Кто-то, по понятным причинам позаботившийся об анонимности, назвал переписку между двумя армиями перелаиванием своры собак над дохлой кобылой. Шутка понравилась и каким-то образом разошлась по обе стороны крепостных стен. Хотя другой аноним сказал еще проще и точнее – чернильная война. А что? Воевать чернилами даже как-то живее и яростнее получается…

На серьезный приступ городских стен Юстиниан все-таки не решался. Даже хан Тервел, полководец-ветер, на этот раз не торопил события. Работы шли быстро, но многое еще не готово. Он привел своих болгар к Константинополю не для того, чтобы уйти без половины войска.

Болгарские воины писем не писали и не читали. Развлекались тем, что разоряли городские предместья, деревни и городки густо населенной столичной фемы. Людей не рубили, если не встречали сопротивления, дома и постройки не жгли – так хан распорядился. Но горе тому, кто попадался на пути летучих степных отрядов. Из одежды ему оставалась лишь собственная кожа, а из имущества – пригоршня слез.

Юстиниан не препятствовал разорению столичных окрестностей. Союзникам-болгарам нужна добыча, чтоб не заскучали в осаде, для них война – как для крестьянина сбор урожая. А имущество и слезы подданных заботили его меньше всего. Вдуматься – так перед ним, автократором, виновата вся империя целиком… И месть его – всей Ромее. Пусть подданные будут довольны, если им хотя бы жизнь сохранят. А кому не сохранят, значит, по заслугам.