Месть Демона

Я всегда и везде одинок.
Никто не увидит меня.
Не заметят даже горящие в небе звезды.
Скользнувшую внизу тень,
Растворившуюся в темноте…

Лишь всхрап того, кто понял, что не одинок.

А смерть стоит, серея шерстью,
И дышит в спину…

Я торжествующе рассмеялся, поднял голову к небу, чтобы издать торжествующий клич и… закашлялся.

Возвращение было не из лучших. Теплый, пахнущий дезинфекцией, немытыми телами, плохой недоброкачественной пищей, воздух едва пролезал в сдавленное саднящее горло.

Душил кашель, а сердце рвалось вместе с хрипом из помятого горла наружу.

Нет, это явно не чистилище, до туннеля я, похоже, не дотянул, и все еще на земле. Не может же и наверху быть так же плохо? Или все-таки может?

Я приоткрыл глаза: все та же зарешеченная лампочка над дверью, те же нары под телом, дикая боль внутри и оглушающий суетливый стук сердца.

Давила чужая рука на грудь, которая весила не меньше тонны, я с трудом сбросил ее и откатился в сторону, упершись в стену, по-прежнему ощущая тело уголовника лежащего поперек нар.

В камере слишком мало места, поэтому ее и сделали одиночкой. Только зачем было помещать в нее двоих? Неужели только для моего убийства? И что тогда не получилось?

Ноги верзилы дрожали мелкой дрожью, да и сам он всхрапывал так, словно ему сдавливали горло, а не мне

И еще почему-то он остро пах потом, страхом и мочой. Я брезгливо перевел взгляд вниз на его спортивные штаны, и заметил, как на них расплывается мокрое пятно. С ним явно что-то не так, но мне сейчас было совсем не до него — сам едва дышал.

Я прижался воспаленным лбом к холодной бледной штукатурке стены. Одновременно хотелось многого: пить — хоть понятно, что передавленная болезненная трахея не пропустит в себя даже маленького глотка воды.

Вдохнуть полной грудью — тут тоже не все получалось, хоть я и старался изо всех сил. Грудь у меня так и ходила, только надышаться я не мог — то ли воздух был какой-то не такой, то ли легкие перестали усваивать кислород.

Еще очень хотелось вытереть пот, который заливал глаза. Но и это не удавалось, как только его стирал, он выступал снова и снова. Ломило в висках, бешено стучало сердце, и от его стука в ушах стоял такой гул, словно я находился в туннеле, по которому беспрерывно шли поезда.

А еще хотелось посмотреть, что с верзилой и понять, почему он меня все еще не убил. Это во мне говорил инстинкт самосохранения, он требовал, чтобы я сначала разобрался с угрозой, а только потом приводил себя в нормальное состояние.

Я кое-как отдышался, вытер пот со лба, протер глаза и посмотрел на верзилу более внимательно.

Мне не понравилось, как он лежит. Живые так лежать не могут, да и рот открыт так, что видны коронки из желтого металла на коренных зубах, которые вставляют только в зонах. Какой-то сплав алюминия, по-моему, Рондолевые…

Теперь я смог рассмотреть и татуировки, нанесенные по всему телу. Церквушка с пятью куполами, колючий вьюн с сердечками, в каждое из которых вписано женское имя. Перстни на пальцах и имя — «Толя».

А потом мне удалось прочитать в неровном и в то же время слепящем свете надпись на закрытых веках.

«Не тревожь, они устали».

Из всего увиденного я понял, что верзила мертв. Нет, не так — это не правильно, он все еще умирал. Его еще можно было спасти, если поблизости окажется врач. Трахея под небритой бледной кожей была сломана, вогнана сильным ударом внутрь, и теперь перекрывала горло так, что верзила не мог дышать.

Кто-то его убил…

Я не мог это сделать, мне не хватило бы силы, да и размаха для такого удара. Если только не ударил локтем. Но как я мог это сделать, если на моем горле находились его руки, а я под ним?

К тому же, я не собирался с ним драться, а просто умирал, не оказывая никакого сопротивления. Мне даже сны снились — видения от недостатка кислорода.

…Голова живет и после того, как тебя уже больше нет. Воину могут отрубить голову, но это еще не означает, что настал его ко-нец. Если воинственный дух его силен, он может проявить себя и после того, как потеряет голову.

Храбрость воина памят-на достаточно долго, чтобы нанести ущерб и даже после того, как его обезглавили…

Так написано в кодексе самураев.

Если древние воины были способны убивать уже мертвыми, то почему мы не можем быть на это способны? За многие века люди не настолько сильно изменились. Но мог ли я совершить такое?

Меня душил кашель, я кашлял, задыхался, при этом лихорадочно пытался что-то сообразить.

…Посадили в камеру, а потом в нее подсадили того, кто должен был меня убить.

Было все плохо, а стало еще хуже. Теперь ко всем обвинениям в мой адрес, добавится еще одно убийство, и на этот раз даже не надо искать доказательств. Вот оно тело, а рядом я, в камере никого…

Мог ли уголовник убить себя сам, бросившись гортанью на угол нар? Нет, в такое никто не поверит. Что придумать?