Месть Демона

Больше всего мне нравилось в этой погоде настроение. Что-то странное просыпалось во мне. Вселенская грусть — так я это называл. Я шел, погруженный в себя, и через какое-то время переставал замечать все, что меня окружало.

Сумрак осенний и шорох дождя.
Ложатся лечебным бальзамом на душу.
Рождая желанье увидеть завтрашний день.
где будет так плохо…

То ли впадал в транс, то ли пропадал на самом деле, открывая дорогу второму своему «я», но часто бывало, что в недоумении обнаруживал себя то на окраине города, то в поле, или в роще. Да, да, в той самой роще, где убили Ольгу…

В ней я себя обнаруживал не раз, она находилась на краю города и от поздней весны до ранней осени служила замечательным местом для встреч влюбленных. Какой-то чудак, не прося ни у кого помощи, еще в давние Советские времена настроил там скамеек, а кое-где даже устроил навесы на случай дождя. Туда любили приходить многие влюбленные, в том числе и пожилые пары, чтобы вспомнить свою давно прошедшую молодость.

Правда, теперь в роще в основном обитают бомжи и наркоманы, они давно вытеснили всех…

Да и влюбленные куда-то исчезли. Как сказал мой сосед дядя Игорь: «Время любви закончилось вместе с советской властью, началось время взаимовыгодного совместного проживания».

Тепловозный гудок вырвал меня из объятий дождя и грустных мыслей, я встряхнулся и приподнялся. Из-за поворота, разрывая вязкую ткань дождливой ночи мощным прожектором, выполз маневровый тепловоз, таща за собой два сиротливо-одиноких вагона.

Он остановился как раз передо мной, раздраженно что-то прогудев в темноту. Повод для недовольства у машиниста, конечно же, был, я предусмотрительно перебросил стрелку в сторону тупика, и теперь чтобы добраться до завода помощнику придется идти под холодный проливной дождь и вернуть ее на нужное место.

Это была моя страховка на тот случай, если тепловоз не замедлит скорость на повороте.

Пока помощник машиниста, громко матеря всех живущих на этой земле, перебрасывал стрелку, я, не спеша и без риска, забрался в полувагон.

Там, конечно же, находился уголь… мокрый и грязный.

Несмотря на то, что старался ничего не касаться, а это было довольно трудно, я хорошо себе представлял, каким из него вылезу. Что-то похожее на черное облако…

Тепловоз дернул вагоны, потом еще раз и продолжил свое движение.

У массивных высоких металлических ворот мясозавода состав снова остановился, еще более раздраженно завывая своим пронзительным гудком. Я прижался к стенке вагона, надеясь, что мои расчеты верны, и никто не полезет осматривать вагоны. Если же такое произойдет, мне придется рыть в угле нору и прятаться в ней.

Вот чего бы ни хотелось, там именно такого развития сценария! Сейчас я все еще наивно верил в то, что испачкал в угольной крошке только руки…

Но я оказался прав в своих предположениях — охрана даже не подошла к вагонам.

Сквозь шелест дождя послышались чьи-то голоса, потом заскрипели, открываясь ворота, и состав медленно пополз вперед. Метров через пятьдесят он снова остановился. Послышался лязг расцепки, тепловоз снова на этот раз торжествующе прогудел и быстро укатил обратно.

Ворота закрылись с тем же протяжным стоном, и наступила тишина. Послышались шаги возле вагона и голоса двух охранников.

— А разгружать когда станут?

— Завтра утром.

— А простой на кого спишут?

— Не наше это дело, как-нибудь без тебя решат. А если так радеешь за родной мясокомбинат, то берись и сам выгружай!

— Была охота… как же, просто так спросил…

— Сам подумай: ночная смена скоро домой уйдет, их уже не заставишь, да народа в ней немного, и в основном женщины. Вызывать кого-то в ночь, придется сверхурочные платить, а кому это надо?

Так что наше дело простое, запустить вагоны, и пусть стоят до утра, а с железнодорожниками начальство договорится. Не в первый раз. Диспетчера по закону должны заранее предупреждать о том, что поставят вагон, а не так, как сегодня — звонят, угрожают, иди и открывай ворота в такой ливень. Им-то что? Сидят у себя в тепле в кабине…

Голоса и шаги удалились, я ухватился за стенку вагона и подтянулся, по-прежнему стараясь не запачкать футболку и джинсы, впрочем, уже понимая, что моя одежда давно превратилось во что-то невообразимо мокрое и грязное.

На разгрузочной площадке было темно, не горело ни одного фонаря. Охранники уходили, вспарывая ночную темноту лучами фонарей, выхватывая отблесками какие-то смутно-знакомые строения.

Когда-то я работал на этом мясокомбинате слесарем, давно это было, еще в школе. Моему отцу внезапно взбрела в голову мысль, что мне необходима трудовая терапия, чтобы я не вырос бездельником. На крупные заводы меня не брали из-за того, что по возрасту был слишком мал, а здесь взяли с удовольствием.