Месть демонов (СИ)

— Ты и не должна будешь оправдываться, — сказал я до странности жестко. — Потому что ты не сделала ему ничего плохого. И даже больше. Ты поступила так, как должна была, а то, что он не смог это принять — его проблема! Его и больше ничья! Не твоя, Доли! И даже не думай винить себя за страдания других, пусть даже близких!

— Локи, что с тобой?

Отвечая Долане, я почему-то разозлился и повысил голос, чем сильно напугал Фриггу. Наверно, её взволновала не столько сама моя резкость, сколько то, что я вышел из себя без причины: меня ведь и не ругали, и не обвиняли ни в чем, и даже не спорили.

— Прости, сам не знаю. Просто нервы сдают.

Рэй смерил меня проницательным взглядом и усмехнулся, будто поняв, откуда взялась эта вспышка гнева. Я машинально усмехнулся ему в ответ: «Мол, не хочешь — не говори».

Затем затянулось молчание.

***

Не прошло и часа после старта, как моё самочувствие начало ухудшаться. Я не уловил момента, когда мне стало по-настоящему плохо. Сперва казалось, что это всего лишь нервная лихорадка: финал близится, да и смерть Джареда не оставила меня равнодушным. Я был убежден, что виной всему — непрерывное напряжение и страх.

Но чем дольше мы летели, тем яснее было, что недомогание не является плодом моего воображения. Раньше я никогда не испытывал подобного.

Руки и ноги замерзли до онемения, зато в сердце и в голове словно во всю кипели миниатюрные, но мощные реакторы. Жар и холод не компенсировали друг друга: два противоположных ощущения буквально разрывали меня на части.

То же самое происходило и с мыслями. Я никак не мог понять, хочу ли говорить о своем состоянии друзьям. Мне очень нужна была помощь, но я не хотел их пугать и приводить в уныние. Понято ведь, что это предвещает.

Так что я держался из последних сил и мысленно уговаривал себя молчать, но настал момент, когда мои спутники обо всем догадались.

— Эй, ты в норме? — на этот раз в скучающем тоне Рэя прозвучали нотки тревоги.

— Да сам не знаю.

На самом деле я только пытался это сказать, а из моих почти сомкнутых губ вырвалось что-то невнятное и непонятное.

— Айсберг, что с тобой? — встревожившись, Фригга вновь перегнулась через спинку кресла, дотронулась до моего лба и почти сразу отдернула руку. — Да ты прямо горишь!

Рэй сказал ей что-то, но я прослушал: с каждой минутой становилось все трудней концентрироваться на том, что происходит вокруг.

— Встать сможешь? — на сей раз Рэй обратился ко мне, но на осмысление этой фразы все равно ушло секунд двадцать.

— Зачем? — говоря, я чувствовал, как опухли и потрескались мои губы.

— Мы раздвинули салон корабля. Ляжешь сзади, на дополнительных сидениях.

— Хорошо.

Мне невыносимо хотелось лечь. Превозмогая парализующую слабость, я неловко поднялся на ноги. Хватаясь за стены и спинки кресел, добрался до задних сидений и бессильно рухнул на них.

Не хватало кислорода: тело разучилось дышать. Я отчаянно глотал воздух, но он опустел и не давал обычной живительной силы.

— Нет, это ему не поможет, — словно из небытия донесся до меня чей-то голос.

— Но надо же сделать хоть что-то! — отозвался второй, звонче.

На мой лоб опустилось что-то холодное. Я с трудом догадался, что это Фригга приложила ледяной компресс. Легче не стало. Я только еще сильней ощутил столкновение жара и холода.

Перед мысленным взором колеблющимся маревом стояло видение: багровый огонь объял серебристые пики айсбергов, замерзших где-то на заре мироздания. Сверкающий лед вспенивается и превращается в клубы пара, а пламя все напирает: красные языки лижут морозные глыбы, постепенно обращая их в пустоту.

И чем дальше, тем отчетливей становилась эта картина, и призрачней — салон корабля. Казалось, меня плотным облаком окутал туман, намертво отрезав от внешнего мира. Правда, порой в нём мелькали смутные очертания лиц, а до моего слуха доносились обрывки голосов.

— Я не знаю, как правильно вводить такой препарат, — нервно говорил кто-то. — В медицинском нас этому не учили.

— Давай я сам.

Моей руки кто-то уверенно и даже грубо коснулся, и уже это помогло мне немного прийти в себя.

Я открыл глаза и увидел перед собой другие — темно-карие, чуть блестящие. Мелькнула мысль, что когда-то очень давно я видел полудрагоценные камни такого цвета. Она прошла по краю сознания и растворилась, вытесненная другой, очень важной, но смутной.

— Рэй.

Я впервые в жизни обрадовался, что у моего товарища такое короткое и незамысловатое имя. Когда очень плохо, совсем как сейчас, его можно не произнести, а выдохнуть.

И едва я это сделал, как та самая мысль приняла на удивление четкие очертания: на меня смотрели глаза по-настоящему близкого человека. Один этот взгляд, добрый и понимающий, был для меня бесценен.

Но как? Когда это случилось? В какой момент высокомерный и бесчувственный эгоист превратился в того, кого я был готов назвать отцом? Быть может, это произошло, когда он пришел, чтобы помочь мне пережить смерть Ингрид и Майкла? Или еще раньше, когда не бросил умирать на холодном полу космической станции? Или когда мы с ним вместе работали против Ники?