Месть еврея

Графиня с мужем могли только поздравить себя, что счастливо отделались, и часто навещали больную. Но когда они рассказали случившееся перед свадьбой ста­рому графу, тот вскипел. Безумная страсть Самуила, пытавшегося утопить Валерию, еще более усилила его ненависть к Мейеру.

Ни разу ему не пришла на ум мысль осудить безум­ную неосторожность дочери. В его глазах во всем ви­новат был «каналья-Мейер». По этому случаю он чуть было не поссорился с бароном Маврикием, осмелившим­ся сказать, что виновата Валерия, и что в положении Самуила каждый страстно влюбленный молодой чело­век поступил бы так же.

Как-то после обеда, недели две спустя после свадьбы Валерии, Рудольф с женой отправились провести вечер к товарищу графа, который жил за городом. Погода стояла ясная, и прогулка доставляла громадное удо­вольствие. Ехать им пришлось через отдаленное пред­местье, в глухих и обыкновенно пустынных улицах ко­торого теперь замечалось оживление, слышался говор толпы, мелькали характерные лица и засаленные лап­сердаки евреев, густыми массами теснившихся вокруг большого каменного здания. Вереница щегольских эки­пажей загораживала дорогу проезжающим.

—  Что значит это стечение евреев? — спросил у го­родского сержанта Рудольф, карета которого поневоле должна была остановиться.

—  Ваше сиятельство, сегодня богатая свадьба в си­нагоге,— почтительно отвечал сержант, так как молодой граф Маркош был довольно известен в Пеште.

—  Банкир, миллионер Мейер, женится на дочери бир­жевого маклера Зильберштейна, а так как по этому случаю раздают большие подаяния, то и собралось мно­го народу. Я сейчас расчищу проезд для вашего экипа­жа. Впрочем, венчание кончилось и выходят.

Онемев от удивления, Рудольф и Антуанетта взгля­нули на подъезд синагоги, из которой вышел молодой человек во фраке и белом галстуке под руку с молодой девушкой в белом атласном платье с длинной кружев­ной вуалью.

Новобрачные сели в карету, запряженную прекрас­ными белыми лошадьми. Толпа слегка раздвинулась, и минуту спустя экипаж молодых очутился рядом с ко­ляской графа.

То был Самуил. Его мрачное и суровое лицо было бледно, как восковая маска, но при виде Рудольфа смер­тельная ненависть сверкнула в его глазах. Затем оба экипажа разъехались в противоположные стороны.

—  Он женился! Это невероятно,— проговорила изум­ленная графиня.

Рудольф хохотал, откинувшись на подушки.

—   Великолепно! Вот эпилог драмы, который окон­чательно заставит очнуться нашу юную княгиню. Он скоро позабыл ее и как истый практичный ростовщик выбрал себе прелестную утешительницу, резкую брюнетку — как полный контраст нашей взбалмошной блондинке. Ха! Ха! Ха! Нет, этот финал беспо­добен!!!

—  Ты судишь крайне опрометчиво. В поспешной же­нитьбе Мейера я вижу порыв отчаяния, который дока­зывает, что теперь более, чем когда-либо он думает о Валерии. В его глазах бездна душевного страдания, и он ни разу не взглянул на свою красивую жену.

—  Я в его глазах видел лишь ненависть. Но вы, жен­щины, любите все поэтизировать.

—   Я не могу разделить твоего презрения, которое ты и твой отец питаете к Самуилу,— неодобрительно возразила Антуанетта.— Употребленный им способ до­биться руки Валерии не великодушен, но зато он загла­дил его, вернул ей твои и отца долговые обязательства, как только заметил, что любим взаимно. Не забывай, ваше и феи слово было ему дано, и на вас лежит тяж­кая вина перед этим человеком, которому вы причинили из-за расового предрассудка столько душевных страда­ний, что не сообразишь всю степень их важности. Во всяком случае, я должна как можно скорее предупре­дить Валерию об этом событии. Она может случайно узнать об этом в присутствии Рауля и своим неумест­ным волнением возбудить в нем подозрение.

—  Да, да, завтра скажи ей. Рауль идет на дежурст­во, и Валерия, таким образом, будет иметь достаточно времени, чтобы успокоиться Весть, что Отелло женил­ся после попытки утопить свою Дездемону должна обра­зумить ее А вот я не могу понять, как, имея красавца мужа, рыцаря до мозга костей, в то же время жалеть какого-то еврея? Недаром говорят, что сердце женщи­ны— это бездонная пропасть всяких несообразностей.

—   Ты неисправим, Рудольф. Такой еврей, как Мейер, остается все-таки очаровательным остроумным че­ловеком, вполне достойным любви. А затем, разве серд­це справляется с происхождением и даже наружностью человека? Пример налицо. Ты не так классически пре­красен, как Рауль, однако я ни за что на свете не про­меняла бы тебя на него, предпочитая тебя, какой ты есть. А думаешь, я меньше любила бы тебя, будь ты еврей?

—  Ого! Слава богу, что нет надобности испытывать твою любовь с этой именно точки зрения. Но твои до­воды заставляют меня сложить оружие и признать себя побежденным.

—   И хорошо делаешь,— с неудовольствием сказала графиня, отворачиваясь.— Любовь смеется над предрас­судками и гордостью, и я почти жалею, что в наказание тебе не родилась еврейкой.

Экипаж остановился и разговор оборвался.

На следующий день, приехав по утру в дом князя, графиня встретила Рауля, спускавшегося с лестницы в полной форме.