Месть фортуны. Дочь пахана

Он сел к камину. Задрыга, как когда-то давным-давно, устроилась рядом:

— Кто они? — спросила Сивуча.

— Все те же! Малина Тарантула! В то время, когда тебя в ломбард брали, эти двое — в ходке были. Нынче на воле. Да вот без понту! Месть, она не всегда кентуется с законниками, Капризна! Вот и крутит фартовыми, как сама хочет, — рассмеялся тихо, и глянув за окно, обронил:

— Твои прихиляли! Черная сова! За тобой. Заждались кентуху! Видать, в малине ты не последняя, коль спохватились и возникли. За гавном — не нарисуются. А тут, гляди, трое прихиляли! — хмыкнул довольно.

Задрыга, как ни вслушивалась, ни один звук не уловила. За окном все тихо, спокойно. И вдруг внезапно рванулась дверь нараспашку, на пороге стоял Шакал, бледный, глаза его горели зелеными огнями:

— Кукуешь? Твою мать! Я что тебе вякал? — подошел к Задрыге.

— Отвали, пахан! Так надо было! — вырвала из-под его руки свое плечо Задрыга. И только хотела рассказать о случившемся, наверху раздался выстрел.

— Кто это у тебя? Зелень дрочится? — глянул Шакал на Сивуча.

— Тарантулы… Все они. Из-за них Задрыга тут канала, — отмахнулся Сивуч.

Боцман и Глыба, пришедшие с Шакалом, мигом бросились наверх, оттуда вытащили связанного фартового и застрелившегося, не выдержавшего мучений, распухшего до неузнаваемости мужика.

Когда связанный кент пришел в сознание, Шакал велел Боцману развязать и спросил глухо:

— Тебе Пузырь ботал, что мы вашу шоблу-еблу из тюряги достали?

— Вякал, — ответил законник.

— Чем же задолжали, что Сивуча замокрить хотели?

— Пахан велел.

— Ты, курвин выблевок, не темни! Иль мозги посеял, что твой пахан уже три дня в жмурах канает?

— Его слово — дышит!

— Ты, падла, к пахану под бок набиваешься? Хиляй! —

распустил в один миг живот снизу доверху. И обтерев нож об одежду еще дергавшегося законника, вложил за браслет и, указав на лесок, сказал своим коротко:

— Забросайте козла!

Капка, едва кенты унесли в лес умирающего, помыла пол. Словно ничего и не случилось в гостиной. Вот только Сивуч грустил. Жалел, что выжил непонятно зачем и для кого?

— Мы думали, лягавые попутали Задрыгу! — признался Глыба Сивучу.

— А я возник не потому! Думал, чьим кентелем подавилась наша лярва? Главного лягаша? Иль следчего мента? — хохотал Боцман, когда второго жмура закопал в леске подальше от дома и памяти старика.

Глава 7 Встречи

Медведь, увидев Шакала, приветливо потянулся к пахану, обнял за плечи.

— Долго ж ты с ними разделывался. Думал я, что на обоих недели много будет! — говорил смеясь.

— Лягавого я пришил! Седого пока не искал. Только из Ростова возник. Твои кенты надыбали его, как я просил?

— Как ты слинял, Седого видели в Орле. Тамошние законники, хотели угрохать сами суку, но не пофартило. Слинял шустро, ровно почуял, падла! Сдается, что он с тех мест. И приморился неподалеку. Там его дыбать надо! В других местах — не возникал, пропадлина!

— Орел?! Хреновое место! Но это от меня близко! — обдумывал свое пахан. И сказал Медведю:

— Лягавого я размазал! Значит, половину из тех владений, что мне отданы были — верни! Моим кентам дышать надо! Малина уже вдвое вымахала! В Брянске тесно стало. Трудно дышать. Отвали что-нибудь пархатое! Чтоб мои законники на подсос не сели! С Седым я шустро справлюсь! Это не лягавый. Его никто не стремачит.

— Седого в Орле законники пасут. Если ожмурят они — твою долю им отдам! — ответил Медведь.

Шакал усмехнулся криво:

— Ты отдашь, если я сфалуюсь! Допер? Мое это, мое! Любому глотку порву до лопухов! — побледнел пахан.

Медведь вплотную подошел:

— На меня хвост поднимаешь, кент? Зря духаришься! За Седого я тебя от ожмуренья вырвал! Иль посеял память? Так мне сход созвать, что два пальца… Хиляй! Чего возник, коль дело не провернул? Ты не на паперти! Покуда обещанное сходу

не справишь, ко мне не возникай! — свирепел Медведь, глядя на Шакала наливающимися кровью глазами.

Пахан, вскинув голову, пошел к двери не прощаясь.

Этой же ночью, вместе с Задрыгой и Пижоном, уехал в Орел.

Город славился тем, что ворюги здесь жили на каждом шагу. Ими кишел городской базар и барахолка, в каждом магазине, пивбаре крутились воры всех мастей, любого возраста. От замухрышки карманника — чумазого пацана, до лощеного медвежатника. Убогие с виду старики-наводчики, подрядившись старьевщиками, собирали тряпье в подъездах, присматривая, кто как живет и давали «наколки» домушникам, форточникам, голубятникам, получая от них свой положняк за сведения.

Около магазинов, прозванных горожанами «ряды», была своя воровская биржа. Тут уламывали в малины кентов, вернувшихся из ходок, здесь отдавали положняк ворам, тряхнувшим либо замокрившим кого-то на заказ. Отдавали долю с дела, обговаривали новые дела, продавали украденное, заодно трясли карманы и сумочки горожан, пришедших за покупками. Здесь клеили в шмары фартовым. Тут пропивали и навар с дела, чью-то душу…

Милиция боялась подойти к огромной толпе мужиков, где получить нож в спину проще, чем высморкаться.

Нередко среди дня тут раздавались крики: