Месть «Голубой двойки»

Женщина пела, а тут же рядом лежала в коляске ее маленькая дочурка Наташка и молча смотрела матери в глаза… Не раз потом приходилось мне летать на боевое задание зимними холодными ночами, когда мороз доходил до пятидесяти градусов. И когда коченели руки и ноги, становилось совсем невмоготу, я просил штурмана настроить приемник на приводную радиостанцию, где по нашей заявке частенько давали «Землянку». И перед моими глазами сразу же вставала незабываемая картина: поющая женщина и рядом ребенок в коляске. От этой песни будто становилось теплее, я даже сам начинал подпевать. Порой так увлечешься песней, что забываешь и о войне: кажется, летишь себе обычным ночным рейсом над просторами Родины… Только трассирующие пули в небе да светомаскировка на земле вдруг напоминали, кто мы и где мы. Но песни, которые передавали наши маяки, все-таки очень помогали нам в полете. Они как-то незаметно успокаивали нервы, заставляли забыть только что пережитые напряженнейшие минуты над целью, когда кругом рвались зенитные снаряды и до смерти было даже намного меньше четырех шагов.

…24 сентября 1941 года мы получили задание: произвести бомбометание по переправам в районе озера Селигер. С наступлением темноты вылетели на цель. Ведущим шел Павел Родионов вместе со штурманом Евгением Сырица. Я летел вторым со штурманом родионовского экипажа Вениамином Вашуркиным. За нами шли другие экипажи-ночники. Погода была плохая — десятибалльная облачность, кругом темнота. Ведущий экипаж с первого захода оставил за собой множество очагов пожара. Мы тоже подбавили немцам жару. Задание было успешно выполнено всеми экипажами, без всяких потерь с нашей стороны.

Это раззадорило нас, и мы с экипажем решили выполнить по второму боевому вылету за эту ночь. Быстро слетали на аэродром в Торжок, подвесили там бомбы — и снова на цель. Думаем: отбомбимся, снова в Торжке заправимся горючим и до рассвета возвратимся в Кесову Гору. Теперь мы легко нашли цель — ведь по второму разу. Там еще продолжали гореть жалкие останки немецких танков, автомашин, цистерны с горючим. Кругом была паника, и стреляли по нас еще меньше, чем прежде, хотя мы бомбили с более низкой высоты, в несколько заходов. Мы знали, что с рассветом сюда прилетят наши истребители, и разведчики попутно сфотографируют нашу работу.

До утра мы сделали еще один вылет и задание снова выполнили успешно. Усталые, но довольные возвращаемся в сторону Торжка. Радист Бутенко докладывает: аэродром не принимает, там объявлена воздушная тревога, ожидается вражеский налет. И добавляет: за нами увязались немцы, следят, куда мы будем садиться! Долетели до Торжка — посадку не разрешают. Потом и вообще все перепуталось, по кораблю нашему начали стрелять свои же зенитки: наверно, приняли за фрица. Невольно вспоминаю кинокартину «Чапаев» — как крестьянин разговаривает с Василием Ивановичем: «Белые придут — крадут, красные пришли — тоже начали красть». Так и у нас сегодня. Немцы стреляют по нас с воздуха, свои — с земли, а горючее на исходе, погода — хуже некуда. Но раздумывать особенно некогда, надо принимать какое-то решение. Я повернул машину на восток. Вызываю штурмана и говорю:

— Давай, выводи на Кесову Гору. Может, как-нибудь дотянем.

Погода же, вижу, испортилась вконец: начал моросить дождь, облака опустились еще ниже, темнотища кругом — хоть глаз выколи, ни единого просвета вокруг. По времени мы уже должны быть над Кесовой Горой, а ее все нет: ориентировка потеряна. До рассвета горючего не хватит, так или иначе придется где-нибудь садиться. Конечно, сесть можно всегда, но как — вот главный вопрос. Истинную высоту над местностью определить трудно, хотя приборы показывают двести метров. Что делать? Какое решение принять, чтоб было оно единственно верным? Члены экипажа надеются на тебя, верят, что ты найдешь выход из этого почти безвыходного положения. Думай, командир, думай!

Правда, у нас есть парашюты. Мы можем набрать немного больше высоты и оставить корабль. Примерно этого же требует в подобных случаях наставление летной службы. Но жалко машину. Это самое тяжелое для летчика — бросить исправную машину в воздухе. Кроме того, на ней летал мой командир Николай Францевич Гастелло. Он мне передал этот корабль, на хвосте которого была нарисована голубая двойка, перед началом войны из рук в руки. «Голубая двойка» стала для меня как бы живым существом, она ни разу не подводила мой экипаж даже в самых сложных условиях, хотя каждую ночь испытывала на себе огонь трассирующих пуль, взрывы зенитных снарядов, попадала в ослепительные лучи вражеских прожекторов. «Голубая двойка» всегда точно выполняла боевые задания. Нет, такого верного друга нельзя бросить в беде. И я принял решение: любой ценой сохранить машину — память о своем друге и командире Николае Гастелло.