Месть из прошлого

Марина сильно тосковала по семье и особенно по отцу, любимицей которого была. Боярин слушал ее, растворяясь в нежности звучавшего голоса, любовался ею. Слезы высыхали в синих дивных глазах Марины, а щечки заливал нежный румянец, когда вместо положенного «пани Марина» или «государыня», он говорил ей «дитя». Знал боярин, что следовало бы Марине быть погибче и попокорнее, но как и ее покойный муж, царь Дмитрий, не мог ничего приказать девчушке, а только мягко и глупо улыбался.

В тот страшный день, 17 июля, были ее именины. Принес боярин Суворцев ей подарок – икону великомученицы Марины в богатом тяжелом окладе да колечко заморское.

Марина подаркам обрадовалась, никто ее во дворце не жаловал и ничего не дарил. Икону почтительно поцеловала, а колечко сразу на пальчик надела. Хотел было боярин сказать девочке, что не ладно в день именин в басурманское платье рядиться. Ишь ты, руки голые, волосы непокрыты, на обнаженной шейке наверчены жемчуга в несколько рядов, невесомая фата спускается с гладко причесанной головки на плечи. А ведь в трауре царица. Но Марина так радовалась подарку, так вертела ручкой с колечком, что упреки не шли с губ боярина.

Кресла стояли у распахнутых настежь окон, откуда в покои врывался запах раннего июльского вечера и потухшего костра. Над засыпающим Кремлем спускались золотые сумерки.

В тот день боярин не начинал опостылевшего разговора об отъезде. Тихо, по-семейному долго трапезничали они, а потом молча сидели перед окном, наблюдая за гаснущей летней зарей да появляющимися в ночном небе первыми робкими звездами.

Вдруг за слегка прикрытой дверью послышался шум гневных голосов. Минуту спустя дверь пинком распахнулась, чуть не слетев с петель. Эта распахнувшаяся дверь разделила жизнь боярина на две части – собственно жизнь и жуткий кошмар, в коем пришлось ему существовать до того желанного далекого дня, когда смерть наконец-то смилостивилась и забрала его к себе.

На пороге появилась разгневанная инокиня Марфа. Суворцев и Марина враз соскочили со стульев и застыли, как испуганные дети.

– Празднуете? – прошипела по-змеиному инокиня.

– У государыни сегодня праздник большой, – пролепетал боярин в ответ, боясь, что Марфа начнет бесчинствовать словами, – именины у нее…

Борис Борисыч просто физически страдал от громких воплей, ссор, тяжб. Зачем кричать, когда можно договориться обо всем миром?

Марфа только губы презрительно скривила, а Марина спокойно обошла боярина как неодушевленный предмет и встала прямо пред разъяренной инокиней. Две пары глаз – черные, как ночь, и синие, как море, – впились друг в друга. Боярину показалось, что еще немного – и глазами испепелят соперницы все вокруг.

– Не зарезали тебя, девку гулящую, пожалели и щенка твоего пожалели, – вдруг сказала Марфа с сожалением, и боярин замер.

И тут не выдержала Марина.

– Ты говори-говори, а меру знай! – вдруг звонко крикнула она, и блеснули зло ее синие глаза. – Пока меня с трона никто не спихивал, а что жалеешь ты, что не кончили меня, про то мне ведомо!

Сам боярин – чего уж скрывать? – уж голова у него была седа, а побаивался он жену Филарета, суровую инокиню Мафру. А эта девчонка страха не знает – с волчицей сцепилась.

Вот ведь бабы, а? Не наследные цари, а их матери бьются за престол, аж искры летят, дерутся не на жизнь, а на смерть! Кто победит? Царица Марина с сыном-царевичем или инокиня Марфа с патриархом Филаретом, мужем бывшим? У Марфы прав нет никаких, зато клан Романовых, сильный, молодой, зубастый, стоит как уральская гора за ней с Михаилом.

Он покосился на застывших испуганными сусликами обомлевших прислужниц. Но махнула пухлой ручкой инокиня – и всех прислужниц царицыных вихрем вынесло из комнаты.

Тишина настала за раскрытым настежь окном. Только перекликались сонные вечерние птицы. Боярин почувствовал внезапную зависть к ним. Не знают они ни соблазнов, ни чувства власти или страха… Счастливые.

За оконцем середина жаркого лета. На лугах сочные травы поднялись. Хлеба наливаются силой. Ну что бы в мире всем пребывать? Зачем ругаться, что делить? Эх-х-х-х, матушки мои, все равно трон царский не возьмешь с собой на тот свет.

– Моя дорогая… пани Марина, – с опаской взглянув на инокиню, тихо начал боярин Суворцев старый разговор. – Соглашайтесь… Уезжайте…

– Дурочка, – почти нежно проговорила Марфа. – От одного боярского бунта милостью Божией спаслась, а как от другого спасешься?

– Не убили же, – дернула худеньким плечиком Марина. – Не рискнет никто руку на помазанницу Божию поднять.

– А сына не боишься потерять? – спросила вдруг Марфа.

Марина громко рассмеялась прямо в лицо опешившей инокине. Боярин незаметно перекрестился. Спятила, девчонка, помешалась. Марина смеялась и не могла остановиться.