— Здесь проблема, — вздохнул гражданин. — Официанты выходят посменно, двое через двое. Тогда была его последняя смена перед выходными, а после… сегодня он не явился.
Что-то мне подсказывало, что это совпадение неспроста. Шерсть на загривке встала дыбом. Я взял след, как заправская ищейка. Как охотничья борзая. Нет, преступный клубок еще не был распутан. Я всего лишь нащупал ниточку. Пока — тоненькую, но ведущую в нужную сторону. По ней, как Элли по дороге из желтого кирпича, я и доберусь до конечной цели. Только моя цель — не Изумрудный город с великим Гудвином, исполнителем желаний, а отмщение. Остается вцепиться зубами в конец и держать нос по ветру.
— Адрес? Адрес и имя того официанта?
— Я же вам не стол справок, — служитель общепита сделал характерный жест, перетерев воздух пальцами.
Пришлось раскошелиться на еще один полтинник.
— Каримов Игорь. Адрес… пишите: Морская, дом пятнадцать, квартира восемь, — рассказал пингвин. — Вы, товарищ Котов, еще заходите, ежели чего. Таким гостям мы всегда рады!
Скрипнув зубами, я развернулся на каблуках. Гостям, которые за здорово живешь отваливают по десять червонцев и я был бы рад, да где набраться таких дураков, чтобы каждому хватило?
Глава 9
Сколько я себя помню, Чикагинск был еще той дырой. Что с юга на север, что с востока на запад. Гниющим нарывом на теле планеты, засасывающим в себя людей, превращающим их в безликую желеобразную массу, утоляющую свою ненасытную жажду декалитрами алкоголя. Но райончик, где проживал Каримов, даже в общей серости проклятых перекрестков выделялся особой, дурной славой. Сюда даже милиция не осмеливалась сунуться в темное время суток, а мрак в этом месте кишел даже днем в каждой подворотне, в каждой парадной, в каждой щели. Словно злой гений, ненавидевший все человечество самой лютой ненавистью, построил зловещий механизм, производящий мрак стахановскими темпами, и спрятал его именно здесь. И теперь мрак выплескивался на улицы через канализационные решетки, затапливая трущобы и тек нескончаемой рекой дальше, погружая в тьму миллиона ночей весь город.
Не знаю уж, откуда появилось это название — Морская улица. От Чикагинска до ближайшего моря не то, чтобы не близко, а далеко. Совсем далеко. Знаю другое. Бараки на Морской строились пленными немцами. А после, когда фрицев вернули на Фатерлянд, здесь поселились заводчане. Лучшие представители пролетариата. Те, кто пытаются разбавить однообразие постылых трудовых будней глотком горячительного. Черт! Я б и сам не отказался промочить горло! Утренний ром уже совсем выветрился из головы и жизнь начала казаться еще более мерзкой, чем обычно.
Если бы не качающийся от ветра светильник с жестяным колпаком, висящий перед подъездом, можно было бы предположить, что дом вовсе вымер. На присутствие человека указывал лишь тусклый, едва пробивающийся сквозь плотные шторы, свет в одной из квартир. Прочитав табличку перед входом, сосчитав окна, я прикинул, что источник света находился как раз в нужной мне, восьмой, квартире.
Оставив телегу на тротуаре, я прошел в парадную. Меня встретил запах затхлости, крысиного помета и прокисших щей. Над лестницей не горело ни единой лампочки. Я чиркнул спичкой, выпустив из коробка, как джина, облако едкой серы. Пламя, дрожа, будто от страха, выхватило из темноты стены с осыпавшейся штукатуркой, местами украшенными надписями, преимущественно — рекомендательного характера. Райка из четвертой квартиры — шлюха. Зинка из шестой — тоже. Нужно будет запомнить, на черный день, самый черный во всей веренице дней моего паразитирующего существования на этой промозглой планете.
Язык пламени, обуглив дерево, добрался до пальцев и впился беззубым ртом в кожу. Чертыхнувшись, я выронил спичку и запалил новую. Рассохшаяся лестница возмущенно заскрипела под моим весом, немым криком прогоняя чужака.
Звонок у двери нужной квартиры отсутствовал. Из стены торчали только два провода, замотанных синей изоляционной лентой. Я, стараясь придерживаться приличий, насколько это возможно в сложившейся ситуации, постучал. Изнутри никто не отозвался, зато дверь приоткрылась. Не заперто!
У меня появилось чертовски поганое предчувствие. Именно такое, какое бывает перед тем, как я отхватываю люлей. Интуиция изо всех сил верещала, убеждая меня покинуть барак и мчать без оглядки, но я в очередной раз пренебрег голосом разума. Выдернув из-за пояса пищаль, я передернул затвор, загоняя в патронник кусок свинцовой смерти, и шагнул внутрь.
В помещении царила тишина и черная, густая, как ирландский стаут, тьма, разгоняемая лишь тусклым ночником и светом звезд, равнодушно таращащихся в окно с бездонной мглы ночного неба. Водя пистолем по сторонам, я прошел вглубь помещения.