Месть невидимки

Ферти хотел уйти. Ничего здесь его больше не задерживало. Но разрази его дьявол, он не помнит, что тогда его заставило замешкаться. Ведь ему, чтобы сойти вниз, на улицу, никаких проблем не было. Всего-навсего одним легким прыжком соскочить с балкона, как с подножки трамвая.

Ну да, его остановил резкий и продолжительный звонок в дверь. И он, любопытства ради, последовал за сразу приосанившимся и одновременно помрачневшим полковником.

— Сынок! — сорвавшимся голосом выкрикнула мать.

В квартиру вошли трое. Ферти знал всех. Ильгара, сына полковника, с той самой сумкой, с которой он уходил из дома, и тех двух прапорщиков, находящихся на службе у Худиева. Они были в штатском, но то, что они прапорщики и самые доверенные полковнику люди, Том знал от своего осведомителя. Он, осведомитель, показал их ему и еще вручил фотографию, где они были изображены в военной форме. Как и в тот день, когда Ферти всего в нескольких метрах стоял от этих самодовольных ублюдков.

На фото их было трое. Это они, по приказу своего шефа, надругались над женой Майкла. Третий, что был с ними тогда, вероятно, остался в машине. Глядя, как они с обеих сторон крутыми плечами подпирают паренька, Том вдруг подумал, что видит их живыми в последний раз. Их часы сочтены. Майкл вынес им приговор. Скоро они будут выглядеть иначе…

— Господин полковник, ваше приказание выполнено! — лихо козырнул один из прапорщиков.

— В родной дом — под конвоем, — освобождаясь от материнских объятий, понурился Илька.

— Молчать! — рявкнул полковник и, посмотрев на верных ему прислужников, тем же тоном рубанул:

— Проваливайте!

Добросовестные служаки приученно ринулись к выходу. А полковник, молча повернувшись, прошел к себе в кабинет, оставив дверь нараспашку.

— Ко мне, блудная овца! — позвал он сына.

Парень решительно направился на зов.

— Ради Бога, молчи!.. Не перечь ему, — прошептала мать.

— Закрой за собой дверь! — приказал полковник. — Культуру надо иметь. В босяка превращаешься.

— Я ее не открывал. Как знать, может, тебе хочется, чтобы и мать слышала наш разговор, — плотно закрывая за собой дверь, парировал сын.

Невозмутимость, с какой он выговорил все это и скрытая в его словах подначка — ошеломили полковника. Какое-то мгновение Худиев не мог вымолвить ни одного словечка. Он прямо-таки задохнулся от накатившейся на него ярости. На допросах, которые он проводил, такое, когда стоявший перед ним слюнтявый интеллигент начинал иронизировать и язвить — приводило его в бешенство…

— Ах-х-х… ты, — наконец выдохнул он, — умник… Ты умник?!..

Сын все так же невозмутимо пожал плечами.

— Ты — говно! — подскочил он к парню, начисто забыв, что он не на допросе и что перед ним его сын. — Ты — мразь!..

— Я — человек, — с достоинством проговорил сын.

— Что?! — взревел полковник. — Я тебе покажу…

И Худиев двумя хорошо отработанными им на других людях ударами — в скулу и корпус — свалил парня на пол и стал топтать его…

… «Зачем? Зачем я не остановил его? Ведь можно было», — чуть не плача ругал себя Ферти…

Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Все произошло как выблеск молнии. Менее чем в один миг…

Илька отбил ногу отца. Вскочил на ноги. Из разбитого рта хлестала кровь. Глаза были полны слез и чудовищной ненависти…

— Будь ты проклят! — по-мальчишески всхлипнул он и, подбежав к открытому окну, бросился вниз…

Полковник стоял у окна с разинутым ртом и сипел. Он уже не был полковником. Он был отцом…

— Поверьте мне, психиатру, — успокаивал Ферти и Джилл Караев, — он быстро все забудет.

— Если уже не забыл, — поддержал друга Маккормак.

— Такое не забывается! — с негодованием выпалила Джилл.