Месть невольницы. Истинная для дракона (СИ)

Нет, она не обесценивала свои действия и новую политику, которая выстроена благодаря ей. Вполне объективно осознавала всё, что делает. Даже прекрасно понимала, что бояться, переживать в любом деле — это нормально. Но ощущение, что она одна против ветряных мельниц не оставляло.

Особенно в части выстраивания общения с… отцом Амана.

Он вроде и правда беспокоится о мальчике, и ведет себя с ним скорее мягко, чем привычно. Поэтому Эммили было почти не страшно, что он причинит ему вред пусть не делом, так неосторожным словом. А вот как общаться с ним самой, пока было не ясно.

Когда-то она хотела мести для него. Считала, что это избавит её от мук, что пришлось пережить.

Но вот она повзрослела. Поняла, что прошлое не изменить. И как бы она не поступила теперь, нельзя будет просто забыть о том, что навсегда изменило её жизнь. И глядя на мужчину, который когда-то казался ей совершенством, а потом — дьяволом во плоти, теперь видела его всего целиком — обычного, хоть и с выдающейся внешностью, но со всеми недостатками и слабостями. Это ему нужно было мстить? Ради чего?

Если ей не станет лучше, то она только причинит боль собственному ребенку. Тот её стараниями считал, что его папа обожает его, мечтает о встрече с ним, скучает ужасно. И теперь так искренне бросался к нему каждый раз, что у неё сердце замирало.

И вот получается, она права, что лгала? Ложь во благо сильно отличается от той, что в целях корысти? У каждого свой ответ. По-другому Эммили бы не поступила в любом случае. Ей было важнее психическое здоровье и самооценка и так необычного ребенка, чем идеи справедливости и стопроцентной искренности.

Кому было бы лучше, расскажи она всё? Никому.

Выходит, оба родителя не так уже кристально чисты. Тогда кого ей осуждать? Мужчину, который цеплялся всеми силами за свой трон, не видя ничего вокруг? Она сейчас так же цепляется за сына. Несравнимые вещи — да, для матери.

А если король родился и воспитан таким, другого не знает?

О нет, это не оправдание. Это четкое понимание ситуации. Объективная оценка чужого ей, по сути, человека, с которым столько воспоминаний, которые могут сложиться даже в отдельную жизнь. А то и в две.

Осознав, что больше не носит в себе ненависти, она даже выдохнула. Такой тяжкий груз по силе не каждому. Поэтому избавиться от него было верным решением. И других проблем предостаточно.

Если поверить дедушке Эвиру, который вроде вот помер у неё на руках, а потом неожиданно воскрес (тоже довольно мутная история, может он и теперь ведёт свою игру. Однажды же они её уже подставили), то её сыну ничего не угрожает. Более того, им будет предоставлено укрытие. Пока не понятно от чего именно, но там им обещают защиту.

Хорошо.

Но как быть с тем, что в последнее время всё её равнодушие трещит по швам?

Сегодняшняя сцена в горах заставила её даже смутиться. К чему говорить чужому человеку (окей, дракону) о своих прежних чувствах? Даже если это признание было вызвано воспоминаниями, которые он разбудил в ней. Ну к чему?

Тем более, она прекрасно понимала, что теперь больше не чувствует к нему даже симпатии. Получается, видя его агонию, подливает масло в огонь, дает повод, надежду. Зачем такое? Ни в одной религии ни одного из миров нельзя добивать того, кто и так выбивается из сил. А она…

Может именно от чувства вины и не прогнала его сегодня. Видя как он мечется, как тянется к ней, и одновременно заставляет себя отдаляться, она испытала нечто похожее на жалость и сочувствие. Это не умаляло его вины перед ней. Но позволяло частично искупить её теперь.

Вот только намеренно заставлять некогда сильного мужчину страдать от своей нынешней слабости она считала неправильным. А ещё…

Признаться себе в таком было непросто. Для этого нужно быть честной с собой на максимум. Но Эммили давно уже не оглядывалась на чужое мнение. Семь лет назад ей перестало быть важно, что о ней подумают. Поэтому теперь она могла сказать хотя бы себе, что заботясь о нём, порой испытывала мстительное удовлетворение.

Это сложно объяснить. Но нечто похожее наверное чувствовали её подруги, когда рассказывали о том, как кусают локти их бывшие, бросившие их прежде.

Этот мужчина был для неё всем миром. А потом предал. И вот он умоляет её о помощи, прощении, вздрагивает от её прикосновений…

Понимал ли он, что в ней сейчас играет не только доброта, привитая родителями с маленьких лет и снисходительная жалость к слабому? Может и нет.

Но она не станет говорить ему об этом. Незачем. Он и не поймет. Она привыкла помогать, он — добивать. Они разные. Только он теперь старается вести себя иначе. Пусть. Это на пользу и ему, и Аману. В конце концов, мальчику нужно брать пример с отца тоже.

Она приподнялась на локте и посмотрела на спящего рядом Азара, который крепко сжимал её ладонь и хмурился, а иногда и вздрагивал.