Месть палача

Во всем счастливый этим утром Андроник потянулся во весь свой немалый рост. С наслаждением хрустнув суставами, он повернулся на левый бок и припал губами к крупному соску своей милой жены.

Ах, какую встречу она устроила своему герою, победителю, мужу!

Не словом не упрекнула, что он ввалился в опочивальню после почти суток, проведенных им в ночном сражении в порту и последующим за этим виноизлиянием. От него крепко несло жуткой смесью пота, винной гари, собственной и чужой крови. Его волосы были взлохмачены, а борода косами смотрела в разные стороны. Он даже руки не омыл после кровавых дел. Но он светился изнутри, и от него на десять шагов веяло героизмом и побеносностью.

Напрасно Оливия велела готовить и сама готовила изысканные блюда. Напрасно посылала слуг в разные концы Константинополя в желании выставить на стол крепкое и сладкое вино Мальвазии[179]. Напрасно выставила на стол все, что было драгоценного из посуды. Окрыленный победой и вином, Андроник даже не взглянул на богатый стол. Легко, как перышко, он поднял на свои могучие руки любимую жену и нежно опустил ее в пуховые перины их семейного ложа.

Она читала, да и женщины поговаривали о том, что война и охота, две страсти настоящего мужчины, так горячат кровь, что мужское возбуждение делает из них зверя. Звуки охотничьих и боевых труб, свист смертоносных стрел, блеск острых копий, топоры и ножи, все эти мужские игрушки, щедро обрысканные кровью, отставляются в сторону, едва охотник или воин замечает свою главную добычу в своей жизни – женщину. И без того крайне возбужденный, мужчина переходит грань понимания. Похоть затмевает разум, ведь вся правильная кровь устремляется в его фаллос. В то же самое время голова требует ясности, для чего необходимо восстановить нормальность в организме. Поэтому следует быстро удовлетворить похоть, чтобы кровь не застоялась в одном месте, а благотворно омывала все части тела. Поэтому мозг и дает команды: вперед и быстрее. И тут уж ничего не поделаешь – разуму нужно подчиниться, ибо с ним может случиться и худшее, чем на короткое время превращение мужчины в похотливого зверя.

Зато уж потом… Если это нормальный мужчина… И тем более любящий муж…

– Ты доволен, мой муж? – радостно и звонко, как горный ручеек в жаркий полдень, открыла свои уста, прежде чем глаза, любящая Оливия.

– Я? Да я… Да… Конечно! – залепетал вдруг смутившийся муж.

Оливия, в умопомрачительно роскошном одеянии совершенной наготы, а он…

– О, дьявол! – чуть дрогнули губы главы корпорации макелариев.

Он тут же вылетел с ложа и сбросил с себя грязную тунику. Его глаза тут же увидели большой медный таз, спокойствие воды, которой он тут же нарушил, уйдя в нее всей головой.

Фырканье, брызги, тихие стоны и крик наслаждения от того, что вся вода полилась на его обнаженное тело с высоты поднятых рук. Таз отлетел в сторону. Шлепая огромными мокрыми ступнями, Андроник желал опять рухнуть на ложе, но остановился в нескольких шагах. Оливия, уже успевшая прибрать свои длинные и тяжелые волосы стояла у края широкого ложа с выбеленным полотнищем льна, что так приятен для мокрого тела.

– Торжественная тога для моего героя и победителя, – чуть улыбнулась она, сохранив на лице неподдельное уважение и преклонение.

Андроник только руками развел, и тут же был искусно укутан на манер древних римлян, не знавших поражений. Умиление и нежность пробежали по могучему телу героя, и он уже готов был прижать к своей широкой волосатой груди свою жену, так и оставшейся обнаженной, но тут его взгляд упал на окровавленную тунику и огромную лужу воды, что окружала этот неприглядный остров.

– Теперь порт при гавани Феодосия наш… – не смея взглянуть в большие глаза жены, промямлил глава корпорации макелариев и практически хозяин большей части Константинополя.

– Теперь он твой, – уточняя, кивнула головой Оливия. – Выпьем по этому случаю мальвазии.

– Мальвазии! – радостно воскликнул Андроник. – Да с твоих рук даже…

Но жена приложила к его губам свою маленькую ручку не дав закончить известное выражение.

– Только вино!

А потом Андроник долго и громко рассказывал о штурме порта, о схватках, крови, криках, стонах раненых и о море факельного огня, от которого, тем не менее, не загорелась ни одна лачуга. Особенно ему удался заключительный эпизод, в котором его доблестные макеларии сбросили в море, с высоты пирса дрогнувшие отряды портовых бродяг.

– Видела бы ты это зрелище. Я и мои люди животы надорвали, наблюдая за тем, как эти крысы уплывают подальше от берега….

– И многие утонули? – с женской жалостью спросила Оливия.

– Нет! – великодушно улыбнулся муж. – Я не велел их преследовать и осыпать стрелами. Они все же наши сограждане, и им еще платить налоги. Ну… С десяток бродяг… А остальные – моряки, и плавают превосходно… Так что…

– А тот кнутобоец, что так печалил тебя и твоих людей? Говорят, ты выставил против него достойного кнутобойца? – уже охмелев, задала вопрос Оливия и прикусила губу, заметив, как на лицо ее мужа легла легкая тень.

– Кнутобоец? Кто тебе сказал?