Месть палача

– Я говорил о том, что будут отомщены наши отец, мать, брат… Будем отомщены и мы с тобой. Дело осталось за малым. Но… Так уж сложились обстоятельства. Но я все равно разыщу этого человека. Я заставлю его сделать то, что нужно. Вот только время… У меня его так мало.

– Какого человека? – тяжело вздохнула сестра.

– Мне трудно тебе объяснить… Да ты и не поверишь. Впрочем… Я не буду тебя подвергать опасности. Кто знает, тот обрекает себя на действие. А тебе просто нужно ждать и верить в меня.

– Я не могу просто ждать, и… Бояться за тебя!

– Не бойся. Не бойся, сестра. Я уже все многократно обдумал и уже многое сделал. Уже скоро Никифор слетит со своего высокого места. Я сделаю так, что ему никто не станет верить. Даже Кантакузин и нанятые им рыцари-каталонцы. А это конец для него и начало конца для самого василевса, а вернее – узурпатора Кантакузина.

– Как это возможно, что бы монах?..

– Ах, сестра! Ты помнишь наши умственные игры? Что только мы не придумывали в наших светлых головах. Теперь моя голова самая светлая из всех, что Господь ниспослал на землю. Ведь я в отличных отношениях с самим Господом Богом.

– Что ты такое говоришь, брат? – нахмурилась Левина.

– А то и говорю, – не удержался Павлидий. – Ты уже, наверное, слышала о том, что в народе ходит молва, что на ипподроме сожгли вовсе не дьявола…

– «Синего дьявола»! – ахнула сестра и от волнения закрыла лицо ладонями.

– Верно. «Синего дьявола». Но, то был вовсе не дьявол. Вернее не так, все нужно представить… Не могу тебе всего рассказать. Это сложное дело и трудная работа. Но будут все поражены, когда я представлю этого «синего дьявола» перед народом. И не в обличии дьявола, а… Вот только…

– Что только? – не отнимая рук, с трепетом, спросила Левина.

– Мне бы его только разыскать. А далее все будет много проще.

– Ах! – тяжело вздохнула женщина.

– Не пугайся, сестра. Все не так в жизни, как порой в наших предположениях и размышлениях. Наберись терпения. Все у меня получится. Я знаю.

– Ты так часто говоришь: «Знаю», «Я знаю»… Даже говоришь, что ты с самим Господом в особых отношениях…

– Все верно, сестра. Все верно. Я тебе скажу… Ты помни и знай, но никогда и ни кому… Поклянись памятью наших родителей. Поклянись!

– Клянусь! – опустив руки в бессилии, тихо прошептала Левина.

– Я не просто монах. Я первый среди монахов. И имя мое тебе известно, как и каждому православному. Я прот земли Афонской – отец Александр.

– Ах! – воскликнула Левина и вновь укрыла лицо за ладонями.

* * *

– Твои известия приятны для моих ушей и весьма полезны для моей державы. Отныне даже двери моей опочивальни для тебя открыты. С такими вестями можешь входить ко мне даже вночи…

Высшей милости от василевса трудно было представить.

Никифор единственное, о чем сейчас сожалел, что не мог нацепить на нос волшебные венецианские стекла, чтобы насладиться выражением лиц всех собравшихся сейчас у трона Иоанна Кантакузина. Но его богатый придворный опыт и без того представил в его голове широченные и подобострастные улыбки всех без исключения присутствующих. А их сегодня собралось превеликое множество. Еще бы! Дела в государстве пошли на поправку. Построены три военные галеры, увеличена городская стража, сформирована первая за последние десять лет сотня настоящих катафрактариев[181], построены и испытаны два десятка камнеметных машин, оплачена едва ли не половина долга перед личной гвардией василевса. И все это стало возможно после многих усилий самого Никифора, что так успешно справляется с возложенными на него трудными обязанностями логофета гинекона[182].

Как славно и приятно, когда в казну поступает золото. Такое нужное всегда и во всех делах золото. Золото, которое решает абсолютное большинство проблем. Как тут не сказать, что золотые ручейки – это кровь государства. И чем больше этих ручейков, чем они полнее, тем здоровее и сильнее оно. Всего каких-то несколько месяцев и казна, усилиями Никифора опять полноправно называется казной. Можно отправлять туда приказы и отличившихся людей за выплатой. Можно не беспокоиться о том, что завтра проклятые ремесленники и селяне не привезут на кухню дров, продуктов и вина. Можно отказать в приеме напыщенным венецианцам и генуэзцам, из кошелей которых вываливаются золотые монеты. Пусть подавятся своими дукатами, флоринами и лирами. Теперь можно вновь чеканить полновесную собственную монету и не унижаться перед купцами и банкирами Запада.

Даже Константинополь, вечно задерживающий налоги, теперь исправно платит все, что причитается. А главное, что вновь в полную силу заработали таможенные службы и многочисленные ведомства, в том числе такие необходимые, как дрома[183], стад[184] и стратион[185].