Месть палача

Отец Иеремий, теперь с угодливостью во взгляде, в который раз осмотрел ужасное обличие своего мучителя, его простые одежды, состоящие из огромной шерстяной туники коричневого цвета, подпоясанной зеленным полотняным поясом, широких, на восточный манер, штанах, прикрывающих кожаные сандалии, и в немыслимо большой головной накидке, укрывающей его безобразно огромную голову и до половины лицо. Все это он купил за отобранные у отца Иеремия деньги, не торгуясь, за целых двадцать василиконов[153]!

Нет, не то что святому отцу было очень жаль потраченного серебра (хотя и это имело место), но все же это деньги церкви и для церковных нужд. Хотя бы для того, чтобы купить лепешку и соленую рыбешку. Должно еще остаться на большой кувшин имбирного пива. Но разве что скажешь этому «господину в синих одеждах»? Только и знает, что ломать руки и ноги…

– Еще укажи мне где, находится еврейский квартал? – неожиданно велел палач.

Отец Иеремий удивленно вскинул брови, но не посмел ослушаться.

– Здесь, возле устья Золотого рога. Этот квартал славится драгоценными камнями и…

– Хорошо, – нетерпеливо перебил «господин в синих одеждах». – А теперь я хочу знать… Ты сам говорил, что многое успел проведать и многое узнать. Ведь так?

Святой отец втянул голову в плечи:

– Я не Господь Бог.

– Я не спрашиваю у тебя что-то философского. Например, что было раньше яйцо или курица. Я тебя спрашиваю, где сейчас может находиться проклятый Даут?

Отец Иеремий уже привычно вздохнул:

– Если бы я знал… Тогда бы я вошел в большое почтение у самого прота земли афонской. Легче мне ответить на твой «философский вопрос».

– Вот как? – изумился Гудо.

– Согласно Книге Бытия, на пятый день Бог создал птиц. А затем дал им приказание размножаться. Следовательно, курица появилась раньше яйца[154].

– Интересно, знал ли об этом проклятый Гальчини? Знал, если и тебе это известно… Вот только… Зачем он меня так мучил этим простым, а вовсе не «философским» вопросом? – вздохнул Гудо. – Куда ты так внимательно смотришь, святой отец?

Отец Иеремий повернул голову и печально посмотрел в лицо своего стража:

– Смотрю я, сын мой, с грустью вон на то прекрасное здание.

– И что в том здании? – значительно после утреннего побоища оживился Гудо.

– Здание то примечательное, – опять взялся за свои вздохи отец Иеремий. – Константин Великий… Тогда он еще не был святым… Здесь, на верху холма, в так называемой Зевгме, велел построить это весьма внушительное здание. Построил и поселил в нем грех телесный. Огромный зал разделил колоннами, а между ними натянул на кольцах занавеси. Вот в этих легких стенах грешники спускали свои деньги на плотские утехи. Справедливости ради скажу, что кроме этого публичного дома нигде больше в городе Константин не разрешил пользовать за деньги блудниц. Да еще статую бесовской Афродите установил перед этим домом. Статуя та была весьма знакома всем женщинам и девушкам Константинополя. Сюда мужья и отцы приводили тех, чья чистота подвергалась сомнению. Говорят, та бесовская статуя и правда была магической. Стоило утратившей девственность до свадьбы, или неверной жене подойти к ее пьедесталу, как у них тут же поднимались края одежды, обнажая стыд, и их разум затмевался. В том безумстве блудницы срывали с себя одежды и бесстыдно выставляли напоказ то, чем грешили…

– Святой отец…

– Что сын мой?

– Могу предположить, что у того пьедестала были проделаны отверстия через которые горячий воздух и поднимал одежды глупышек. Да и дурман можно подавать с тем же воздухом. В те времена, да и сейчас, жрецы, священники и прочие служители богов часто устраивали такие веселые демонстрации своего ума. И себя повеселить, и людей позабавить, и деньги с одураченных урвать… Но я вижу, что бесовской статуи нет.

– Нет. Верно. Разбила ее сестра жены тогдашнего апокуропалата Юстина. Несли ее мимо на ношах в баню, а одежды с нее так и поднялись… Но не об этом я желал сказать. А хотел сказать, что мудрый василевс Феофил устроил в этом здании госпиталь для больных и увечных. Вот глядя на эти стены, я и подумал о своих братьях, которых ты так безжалостно искалечил в нашем тайном убежище. Оставил я их без помощи и утешения…

– А чем ты мог помочь, святой отец? – нахмурился Гудо. – Вдавленный нос не вытянешь. Глаз не вставишь. Да и тому, что первым на меня бросился, не поможешь. Будет он до конца дней ходит, опираясь на две палицы. Не Господь, ты, и не лекарь. Хотя… Утешить бы мог… Но согласись. Выгодней говорить правду. Особенно тому, кто познал ее в подземелье Правды. Ведь ты говорил, что знаешь все обо мне. Так зачем было испытывать меня на самом хрупком? На моей дорогой Грете… Никто и ничто не остановит меня в желании быть рядом с моими милыми девочками. За них я готов отдать и жизнь и даже душу свою!

– Душу? Дьявол ты! Истинный сын сатаны! – в глазах отца Иеремия вспыхнули недобрые огоньки, которых не потушили даже многие крестные знамения, что в изобилии святой отец наложил на себя.

* * *