Месть роботов

Я включил настольную лампу и нашел среди книг Библию.

„Суета сует, — сказал Экклезиаст, — суета сует, все* суета. Что пользы человеку...”

Мои успехи, похоже, сильно удивили М’Квийе. Она вглядывалась в меня через стол наподобие сартровского Иного. Я бегло прочитал главу из книги Локара, не поднимая глаз, но чувствуя, как ее взгляд словно затягивает невидимую сеть вокруг моей головы, плеч и рук. Я перевернул страницу.

Пыталась ли она взвесить сеть, определяя размер улова? И зачем? В книгах ничего не говорилось о рыболовах на Марсе. В них говорилось, что некий Бог по имени Маланн плюнул или сделал нечто более отвратительное (в зависимости от версии, которую вы читаете) — и возникла жизнь, возникла как болезнь неорганической материи. В них говорилось, что движение — ее первый закон... ее первый закон... и танец является единственным разумным ответом неорганике... В качестве танца — его оправдание... и любовь — болезнь органической материи. Органической материи.

Я потряс головой — чуть было не уснул.

— М’нарра.

Я встал и потянулся. М’Квийе пристально меня рае-сматривала. Когда я встретился с ней взглядом, она отвела глаза.

— Я устал. Мне хотелось бы немного отдохнуть. Я почти не спал сегодня ночью.

Она кивнула. Земная замена для „да”, которой она научилась от меня.

— Хотите отдохнуть и увидеть учение Локара во всей его полноте?

— Прошу прощения?

— Хотите увидеть танец Локара?

— А-а.

Иносказаний и околичностей в их проклятом языке было больше, чем в корейском.

— Да. Конечно. Буду рад его увидеть в любое время.

— Сейчас самое время. Сядьте. Отдыхайте. Я позову музыкантов.

Она торопливо вышла через дверь, за которой я ни разу не был.

Ну что ж, по словам Локара, танец — высшая форма искусства, и мне предстояло увидеть, как нужно танцевать по мнению умершего сотни лет назад философа. Я потер глаза и сложился пополам, достав руками пол.

В висках застучала кровь, я сделал пару глубоких вдохов, снова наклонился и краем глаза увидел какое-то движение около двери.

М’Квийе и три ее спутницы, наверное, подумали, что я собираю на полу шарики, которых у меня не хватает.

Я криво усмехнулся и выпрямился. Мое лицо было красным, и не только от физической нагрузки, Я не ожидал, что они появятся так быстро.

Маленькая рыжеволосая куколка, завернутая, как в сари, в прозрачный кусок марсианского неба, воззрилась на меня в изумлении снизу вверх; как ребенок на яркий флажок на длинном древке.

— Привет, — сказал я, — или что-то в этом роде.

Перед тем как ответить, она поклонилась. По-видимому, меня повысили в ранге.

— Я буду танцевать, — сказала она. Губы ее были как алая рана в бледной камее. Глаза цвета мечты потупились.

Она поплыла к центру комнаты.

Стоя там, как статуэтка в этрусском фризе, она то ли задумалась, то ли созерцала узор на полу. Может быть, эти узоры что-нибудь означали. Я всмотрелся в них. Даже если и так, то никакого скрытого смысла я в них не видел, зато они хорошо бы смотрелись на полу ванной или внутреннего дворика.

Две другие женщины были пожилые и, как и М’Квийе, походили на аляповато раскрашенных воробьев. Одна уселась на пол с трехструнным инструментом, смутно напоминающим сямисен. Другая держала в руках кусок дерева и две палочки.

М’Квийе презрела свою скамеечку и, не успел я оглянуться, как она сидела на полу. Я последовал ее примеру.

Музыкантша с „сямисеном” все еще настраивала инструмент, и я наклонился к М’Квийе:

— Как зовут танцовщицу?

— Бракса, — ответила она, не глядя на меня, и медленно подняла левую руку, что означало „да”, „давайте”, „начинайте”.

Звук „сямисена” пульсировал, как зубная боль; от деревяшки доносилось тиканье часов, вернее, призрака часов, которых марсиане так и не изобрели.

Бракса стояла как статуя, подняв обе руки к лицу и широко разведя локти.

Музыка стала подобной огню.

Бракса не двигалась.

Шипение перешло в плеск. Ритм замедлился. Это была вода* самая большая драгоценность на свете, с журчаньем льющаяся по поросшим мхом камням.

Бракса по-прежнему не двигалась.

Глиссандо. Пауза.

Затем наступил черед ветра. Мягкого, спокойного, вздыхающего. Пауза, всхлип и все сначала, но уже громче.

То ли мои глаза, уставшие от постоянного чтения, обманывали меня, то ли Бракса действительно дрожала с головы до ног.

Нет, действительно дрожала.

Она начала потихоньку раскачиваться. Долю дюйма вправо, затем влево. Пальцы раскрылись, как лепестки цветка, и я увидел, что глаза у нее закрыты.

Глаза открылись. Они были холодными, невидящими. Раскачивание стало более заметным, слилось с ритмом музыки.

Ветер дул из пустыни, обрушиваясь на Тир еллиан, как волна на плотину. Ее пальцы были порывами ветра.

Надвигался ураган. Она медленно закружилась, кисти рук тоже поворачивались, а плечи выписывали восьмерку.

— Ветер! Ветер, — я говорю, — о, дикий, загадочный! О, Муза святого Иоанна Перси!