Месть роботов

Ее глаза были неподвижным центром циклона, который бушевал вокруг нее. Голова была откинута назад, но я знал, что ее взор, бесстрастный, как у Будды, был устремлен сквозь потолок к неизменным небесам. Быть может, только две луны прервали свой сон в изначальной нирване необитаемой бирюзы.

Когда-то давно в Индии я видел, как девадэзи, уличные танцовщины, плетут свои цветные паутины, затягивая в них мужчин, словно насекомых. Но Бракса была гораздо большим: она была рамадьяни, священной танцовщицей последователей Рамы, воплощения Вишну, подарившего людям танец.

Щелканье стало ровным, монотонным; стон струи напоминал палящие лучи солнца, тепло которых украдено ветром. Мне слышались звуки ситара. Я смотрел, как оживает эта статуя, и чувствовал божественное вдохновение.

Я снова был Рембо с его гашишем, Бодлером с его опиумом, По, Де Квинси, Уайльдом, Малларме и Алистером Кроули. На какое-то мгновение я стал моим отцом на темной кафедре проповедника, а гимны и хрипы органа превратились в яркий ветер.

Она стала вертящимся флюгером, крылатым распятием, парящим в воздухе, веревкой для сушки белья, на которой билось на ветру что-то яркое. Ее плечо обнажилось, правая грудь двигалась вверх-вниз, точно луна на небе, алый сосок то появлялся, то снова исчезал под складкой одежды. Музыка стала чем-то внешним, формальным, как спор Иова с Богом. Ее танец был ответом Бога.

Музыка замедлилась и смолкла. Ее одежда, словно живая, собралась в первоначальные строгие складки.

Бракса опускалась все ниже и ниже, к самому полу, голова упала на поднятые колени. Она застыла.

Наступила тишина.

Почувствовав боль в плечах, я понял, в каком находился напряжении. Что следовало делать теперь? Аплодировать?

Я исподтишка взглянул на М’Квийе. Она подняла правую руку.

Как будто почувствовав это, девушка вздрогнула всем телом и встала. Музыканты и М’Квийе тоже встали.

Поднявшись, я обнаружил, что отсидел левую ногу, и сказал, как ни кретински это прозвучало:

— Это было прекрасно.

В ответ я получил три различных синонима слова „спасибо” на Священном Языке.

Мелькание красок, и я снова наедине с М’Квийе.

— Это одна сто семнадцатая одного из двух тысяч двухсот двадцати четырех танцев Локара.

Я посмотрел на нее.

— Прав был Локар или нет, он нашел достойный ответ неорганике.

Она улыбнулась.

— Танцы вашей планеты такие же?

— Некоторые немного похожи. Я о них как раз вспомнил, когда смотрел на Браксу, но я никогда не видел ничего подобного.

— Она хорошая танцовщица, — сказала М’Квийе. — Она знает все танцы.

Опять это выражение лица, которое однажды показалось мне странным.

— Я должна заняться делами.

Она подошла к столу и закрыла книги.

— М’нарра.

— До свидания.

Я натянул сапоги.

— До свидания, Гэлинджер.

Я вышел за дверь, уселся в джипстер, и машина с ревом помчалась сквозь вечер в ночь. И крылья разбуженной пустыни медленно кодыхалилсь у меня за спиной.

II

Не успел я, после недолгого занятия с Бетти грамматикой, закрыть за ней дверь, как услышал голоса в холле. Вентиляционный люк в моей каюте был приоткрыт, я стоял под ним, и получилось, что подслушивал.

Мелодичный дискант Мортона:

— Ты представляешь, он со мной недавно поздоровался!

Слоновье фырканье Эмори:

— Или он заболел, или ты стоял у. него на пути, и он хотел, чтобы ты посторонился.

— Скорее всего, он меня не узнал. Он теперь, по-моему, вообще не спит — нашел себе новую игрушку, этот их язык. Я на прошлой неделе стоял ночную вахту и, когда проходил мимо его двери часа в три ночи, у него все время бубнил магнитофон. А когда я в пять часов сменился, он все еще работал.

— Работает этот тип действительно упорно, — нехотя признал Эмори. — По правде сказать, я думаю, он что-то принимает, чтобы не спать. Глаза у него последнее время прямо-таки стеклянные. Хотя, может быть, у поэтов всегда так.

В разговор вмешалась Бетти — оказывается, она была сними:

— Что бы вы ни говорили, мне, по крайней мере, год понадобится, чтобы выучить то, что он успел за три недели. А я всего-навсего лингвист, а*не поэт.

Мортон, должно быть, был сильно неравнодушен к ее коровьим прелестям. Это единственное, чем я могу объяснить его слова.

— Во время учебы в университете я прослушал курс лекций по современной поэзии, — начал он. — Мы изучали шестерых авторов: Йитса, Элиота, Паунда, Крейна, Стивенса и Сэлинджера — и в последний день семестра профессору, видимо, захотелось поораторствовать. Он сказал: „Эти шесть имен начертаны на столетии, и никакие силы критики и ада над ними не восторжествуют”. Что касается меня, — продолжал он, — то я всегда считал, что его „Свирели Кришны” и „Мадригалы” восхитительны. Для меня было честью оказаться с ним в одной экспедиции, хотя с тех пор, как мы познакомились, он мне, наверное, не больше двух десятков слов сказал.

Голос Адвоката:

— А вам никогда не приходило в голову, что он может стесняться своей внешности? — сказала Бетти. — К тому же он был настолько развитым ребенком, что у него даже школьных друзей не было. Он весь в себе и очень ранимый.