Месть Розы

Он отложит все решения до вечера, когда будет обедать с Гейнором на корабле.

Уэлдрейк бросает еще один взгляд вслед уходящей красавице, вытаскивает пергамент из одного кармана, перо из другого, из кармана жилета – чернильницу и приступает. Сначала он пишет секстину, потом переходит на песню с припевом, потом на вилланель, но потом все же снова возвращается к секстине…

Восторг не удержать, что в сердце у меня;
Но силы дарит мне для радости шальной
Не лучезарный свет сияющего дня,
Но тайный лунный путь. Неведомой тропой,
Ночными грезами сжигая и пьяня,
В Любовь и Жизнь зовет полночной тишиной.

Слыша это, владыка руин погружается в свои карты и свои проблемы, а Уэлдрейк замолкает, вздыхает и предпринимает попытку передать свои чувства сонетом…

– А может, попытаться написать оду? Что-нибудь вроде тех строк, которые я написал в Патни:

В золотых волнах востока колыбель ее качалась:
Там, чело венчая звоном, песня дивная поется,
Вея щедрым ароматом тех морей, где укрывалась
Тайна всех благословений, данных правом первородства,
Мягких, нежных и свободных. И она, взлетев, смеялась,
В клевер облаков поднявшись, чтоб обнять руками солнце!

Добрый вечер, принц Гейнор. Полагаю, у тебя найдется объяснение, почему ты уничтожил целый народ? Я думаю, что послушать тебя будет по меньшей мере занимательно. – Маленький поэт посмотрел на таинственный шлем, уперев руки в бока. Его лицо выражает осуждение, а сам он ничуть не трепещет перед силой Гейнора. Не могут остановить Уэлдрейка и правила приличия, требующие уважительного отношения к хозяину корабля, на борт которого он взошел.

Элрикже почти ничего не говорил, предпочитая держаться на некотором расстоянии от других, что в прежние времена было для него, наследника правителей Мелнибонэ, делом само собой разумеющимся. Эта отстраненность Элрика была нова для Уэлдрейка, но не была тайной для Мунглама, где уж он там теперь пребывал – в Танелорне или других местах. Элрик принял эту манеру поведения, когда обстоятельства снова потребовали от него такого рода надменности, к которой примешивались качества, не поддающиеся ни определению, ни описанию. Его рука с длинными белыми пальцами опиралась на эфес огромного рунного меча, голова была чуть склонена набок, а задумчивые малиновые глаза светились иронией, которую иногда находили опасной даже Владыки Высших Миров. И тем не менее он поклонился. Сделал жест свободной рукой. Заглянул настойчивым взглядом в глаза за металлом шлема – в глаза, которые дымились, сверкали огнями ада.

– Добрый вечер, принц Гейнор. – В голосе Элрика слышались одновременно мягкость и стальная резкость, что напомнило Уэлдрейку о кошачьих когтях, спрятанных в мягких лапках.

Бывший принц Равновесия слегка наклонил голову – возможно, это был иронический жест – и заговорил тем мелодичным голосом, который столько веков служил Хаосу в качестве приманки.

– Рад тебя видеть, господин Уэлдрейк. Я только недавно узнал, что мы будем иметь возможность наслаждаться твоей компанией. А вот про тебя, Элрик, один наш общий друг сказал мне, что ты будешь в Улшинире. – Он заранее отмел вопрос, который мог возникнуть. – Похоже, нам начинает везти, хотя, возможно, ты бы и сказал об этом иначе. А может, мы всего-навсего простые компоненты? Яйца, из которых какой-то сумасшедший бог собирается приготовить омлет? Кстати, мой корабельный повар выше всяких похвал. По крайней мере, так мне все говорят.

Тут появилась Чарион Пфатт в черно-белом бархате и кружевах, ее юная красота сияла, как бриллиант, извлеченный из шкатулки.

Уэлдрейк в полуобморочном состоянии оказывал ей изощренные знаки внимания, которые она принимала с недоуменным доброжелательством. Он не отставал от нее, пока вся их компания направлялась к каюте мимо таинственной громады необычного груза, от которой исходили какие-то неясные звуки. Принц Гейнор и Чарион прошли мимо этой укрытой парусиной махины так, словно там ничего и не было.