Месть Розы

– Пессимистический взгляд на жизнь, моя прекрасная леди. – Уэлдрейк не мог поступиться принципами даже ради любви. – Разве не лучше жить, признавая наличие некой неизменной логики в нашем существовании?

– Не заблуждайся на мой счет, господин Уэлдрейк. – Она с чувством прикоснулась к нему. – Я подчинилась неизменной логике – это логика силы и завоевания.

– Она сделала тот же выбор, что и мои предки, – тихо сказал Элрик. – Они воспринимали мультивселенную как некий набор случайностей и создали философию, чтобы как-то упорядочить то, что видели. И поскольку их мир управлялся по капризам Владык Высших Миров, то, по их представлениям, выжить они могли, только став максимально сильными – по меньшей мере, не слабее некоторых малых божеств. Настолько сильными, чтобы Хаос считался с ними, а не угрожал им и не уничтожал их. Но что в результате дала им эта сила? Еще меньше, чем получил твой дядя, сделав свой выбор…

– Мой дядя глупец, – сказала Чарион, ставя точку в этом разговоре. Она опять занялась ящером, который снова успокоился, пока Чарион щекотала его огромную спину своим мечом, и задумчиво поглядывала на горизонт, где начали появлиться темные зубчатые хребты – это были первые рифы, которые, согласно представлениям улшинирцев, разделяли обитаемый и необитаемый миры.

Теперь они слышали звук прибоя, видели, как волны накатываются на вулканическую породу, отчего та приобретает зловещий блеск.

– Я недоволен, хозяйка. Я хочу есть. – Ящер обратил свой взор на Чарион, и Уэлдрейк вдруг понял, что у него есть соперник. Он испытал странное чувство – смесь удивления, ревности и жуткого страха.

Элрик тоже заметил выражение ящера, когда тот поглядывал на Чарион, и нахмурился. Инстинкт предупреждал его о чем-то, но это предупреждение было пока еще неотчетливым. Он был согласен ждать, пока этот инстинкт не вызреет в нечто более определенное, пока не обретет словесную форму, не получит подтверждения, не станет мыслью. А пока он пошутил над Уэлдрейком и его заметным смущением:

– Не бойся, мой друг! Если тебе и недостает красоты этого парня и его специфического обаяния, то по уму ты его, несомненно, превосходишь.

– Беда только в том, мой господин, – не без самоиронии сказал Уэлдрейк, – что в делах любви ум не имеет ровно никакого значения! Еще не изобретена стихотворная форма, чтобы передать эту историю – о поэте, соперничающем с ящером. Ах, какая боль! Ах, какая неопределенность! Глупость!

Внезапно он замолчал: чудовищный ящер на его глазах повернулся к нему и взглянул так, словно понял все его слова. Потом он открыл пасть и медленно проговорил:

– Ты не получишь моего яйца…

– Именно, сэр. Именно об этом я и говорил моему другу. – Отвесив поклон, столь театральный и замысловатый, что даже Элрик не понял, какую роль играет поэт, Уэлдрейк отправился куда-то на корму, делая вид, что у него там дела.

Впередсмотрящий на мачте издал предупреждающий крик, выведя Гейнора из состояния полусна – он стоял, недвижно уставившись в море, словно его душа покинула тело.

– Что случилось? Ах да. Лоцман. Приведите лоцмана.

Наверх поднимается седой человек, кожа которого выдублена ветром и дождем, но не знала солнца, человек, чьи глаза боятся света, но в то же время и благодарны ему. Он потирает запястья, на которых еще видны следы веревки. Он вдыхает соленый ветер и усмехается про себя, вспоминая что-то.

– Лоцман, у тебя есть возможность обрести свободу, – говорит Гейнор, давая человеку знак идти на нос, который поднимается и опускается на волнах с элегантной резвостью. Ветер надувает парус, и корабль несется к скалистым берегам дюжины лежащих впереди островков, напоминающих коварные зубы в пасти, полной ревущей пены.

– Или убить нас всех и забрать с собой в ад, – беззаботно говорит лоцман. Ему лет сорок пять, его бородка поседела, как и шевелюра, а серо-зеленые глаза смотрят так пронзительно и странно, что сразу видно – он привык держать их в тени, потому что щурится под солнечными лучами, хотя они и светят ему в спину. Легкими движениями человека, который рад снова быть деятельным, он поднимается на палубу, проходит вплотную к клетке с ящером, словно каждый день встречается с такими животными, и становится рядом с Гейнором. – Я бы советовал тебе как можно скорее спустить этот парус, – говорит лоцман, стараясь перекричать усиливающийся ветер, – или поменять курс и подойти к островам с другой стороны. Еще несколько минут, и мы разобьемся об эти скалы.

Гейнор повернулся, крикнул слова команды, и Элрик с восхищением отметил сноровку, с которой работали матросы. Они развернули корабль так, что парус обвис на мачте, и сразу же опустили его, прежде чем ветер опять его наполнил. Лоцман похвалил моряков и отправил их на весла, потому что только так можно пройти между рифами на краю мира.