Месть Самурая

Интересно, кто-нибудь когда-нибудь еще обнимал профессионального киллера столь самозабвенно?

Глава двадцать шестая Желания и возможности

До девятого класса Саша Ранетов ни разу не участвовал в настоящих потасовках. Он рос незаметным мальчиком. Старался не выделяться, чтобы не вызывать ни в ком зависти или духа соперничества. Его тактика состояла тогда в том, чтобы приспосабливаться и нравиться сверстникам, а силу применять лишь по отношению к младшим. И в том, и в другом Ранетов преуспевал. И такая политика позволяла ему долгое время уклоняться от выяснения отношений с помощью кулаков. Но однажды подраться все же пришлось.

Это произошло первого сентября, сразу после торжественной линейки. Ранетов перешел в десятый класс. Он был рослым мальчиком, с хорошими зубами, волосатыми ногами, пробивающимися усами и ломающимся баском.

Еще до летних каникул он имел неосторожность повздорить с тщедушным шестиклассником. Фамилия его была Самохин, ему не понравилось, что Ранетов послал на три буквы его одноклассницу Милу Борисову, он вступился, нарвался на неприятности и схлопотал по шее. Проблема пацана состояла в том, что показательную трепку он получил на глазах той самой Милы, в которую был тайно влюблен. Проблема Ранетова заключалась в том, что шестиклассник Самохин стал семиклассником и посвятил минувшее лето занятиям в секции бокса, отрабатывая там хуки, свинги и прочие приемчики, позволяющие отправлять противника в нокдаун или даже в нокаут.

Александр Сергеевич Ранетов, как теперь, так и тогда, имел о боксе самое общее и весьма расплывчатое впечатление. Про различия между нокаутом и нокдауном он впервые услыхал по пути к месту поединка, куда вместе с ним следовала шумная ватага одноклассников, включая нескольких девчонок, не отличавшихся примерным поведением, возглавляемых дерзко хохочущей Милой Борисовой. Принимая вызов, Ранетов презрительно усмехался, и эта кривая ухмылка намертво приклеилась к его губам. Хотя, по правде говоря, было ему совсем не до веселья, особенно после того, как Мила приблизилась к нему и пригрозила:

— Сегодня ты получишь по полной программе. Помнишь, что ты мне тогда сказал? Такие вещи не прощаются.

— Да пошла ты! — скривился Ранетов, а сам негромко поинтересовался у своего секунданта Мишки Тараторкина:

— Разве можно выучиться прилично боксировать за три месяца?

— Прилично боксировать — вряд ли, — заверил его Мишка, — а вот в челюсть садануть как следует, это, я думаю, запросто.

— Ну, это мы еще поглядим, — сказал Ранетов, внутренне сжавшись.

Случалось, ему отвешивали подзатыльник или награждали оплеухой, но еще никогда не били кулаком в лицо по-настоящему.

— Ты должен его сделать, Санек, — подзадоривал Мишка. — Где это видано, чтобы седьмые на десятые хвост поднимали? Задай этому Самохе так, чтобы ему мало не показалось.

— Не покажется, — угрюмо обещал Ранетов.

До осени было еще далеко, и солнце светило, как летом, переливаясь золотом в совсем зеленой еще листве, но праздничного настроения не было. И аллея, ведущая к месту поединка, была не настолько длинной, как того хотелось бы Ранетову. Перехватив его тоскующий взгляд, брошенный на скрывшуюся за деревьями школу, Мишка тихо спросил:

— Мандражируешь?

— Да как тебе сказать…

— Запомни: бить надо первым, иначе он тебя уделает.

— Первым? — оживился Ранетов.

— Ага. Как только Самохин заговорит, выжди немного, а потом неожиданно врежь ему, — торопливо инструктировал Мишка. — Снизу в подбородок. Вот так, видишь? Чтобы язык прикусил или зубы растерял. Короче, жди, пока рот откроет.

— А он откроет?

— Без вариантов. Угрожать станет или бочку катить. Притворись, что слушаешь, а сам бей. Используй фактор неожиданности.

— Фактор неожиданности, — повторил Ранетов, протискиваясь между прутьями чугунной ограды. За ней простирался пустырь, на котором собралось не меньше полусотни зрителей из младших классов. — Фактор неожиданности, хм?

Предвкушая потеху, болельщики встретили его появление свистом и улюлюканьем. На их фоне Самохин выглядел собранным и деловитым: рукава рубахи закатаны, ремешок часов свисает из кармана, кулаки приподняты на уровень груди.

— Вот и мы, сынок, — крикнул ему Ранетов, спускаясь по откосу.

Слово «мы» нравилось ему значительно больше слова «я». Оно подтверждало принадлежность Александра Ранетова к взрослому миру завтрашних выпускников.

— Мы, Николай Второй, — процедил Самохин.

В его свите захихикали.

Несмотря на дружную ораву за своей спиной, Ранетов остался один. В новеньких брюках и белой рубахе, купленной родителями к началу учебного года, он чувствовал себя в этих обновках глупо и нелепо. Его обжигал неотрывный взгляд Милы Борисовой. За лето она превратилась в настоящую красавицу и выделялась на фоне остальных девочек в своем ярко-желтом сарафане с тонкими бретельками.

«Зачем я здесь? — спросил себя Ранетов. — Сейчас опозорюсь при ней. Я же не умею драться!»

— Первым, — прошипел Мишка. — Да не трясись ты! Ты в два раза тяжелее. Задавишь малька весом.