Месть Триединого

Жизнь пройду от края и до края
И, вступая в царство мертвецов,
Прошепчу, бесследно догорая:
"Где рука, что тронет мне лицо?"

Жизнь прошла, глухая и слепая,
Дни и годы ‒ словно в долгом сне.
И шепну, бессильно угасая:
"Где рука, что тронет губы мне?"

Ослабев и бросив взгляд прощальный,
В полумраке свой заметив гроб,
Прошепчу, устало и печально:
"Где рука, что ляжет мне на лоб?"

И, навеки тихо погружаясь
В черноту забвения реки,
Я шепну, от боли содрогаясь:
"Нет, и не было такой руки..."

Арьен умолк и налил себе еще, но пить не стал. Пригорюнился над гитарой, словно и впрямь только что увидел собственный гроб. Хотя гробы нынче были не очень в моде: кремация и горстка пепла ‒ вот и все...

‒ Мда-а... ‒ протянул Габлер, сразу вспомнив Атоса. ‒ Грустноватая какая-то песенка. Может, чего повеселее найдется?

Рютте поднял к нему унылое лицо, подергал струну. Сказал задумчиво, собрав лоб в складки:

‒ Повеселее, говоришь?.. Можно, эт-самое, и повеселее. Это у нас один сочиняет, Лекс...

Он откашлялся и снова запел. Мотив был другой, но почти такой же заунывный.

В холодах зимы умираем мы,
Забываемся.
Но приходит май, плещет через край -
Возрождаемся.

Зимний лед круша, расцветет душа -
И опять живем.
После долгих снов бьют фонтаны слов -
И опять поем.

Песни вдаль летят, в синеве парят,
Кружат хоровод.
А потом опять будем засыпать -
Так из года в год.

Но в какой-то час, роковой для нас,
После злой зимы,
Хоть придет весна ‒ никогда от сна
Не проснемся мы.

Прошуршит в ночи ветер вечности
И подхватит нас.
Навсегда ‒ зима. И пусть кружит май -
Не откроем глаз.

Да, увы, умрем, больше не споем,
Не откроем глаз...

Теперь Крису вспомнился Граната. Его стихи в кафетерии на космическом вокзале Единорога. Вот ведь, кажется, такие все веселые парни. "Вперед, эфесы!" "Нали-вай! Выпи-вай!" А у каждого есть что-то, какие-то свои темные пятна...

"А у меня? ‒ задал себе вопрос Габлер. ‒ Какие у меня?"

Копаться в душе не хотелось, да и ничего такого вроде не было. Во всяком случае, пока.

‒ Действительно, эта гораздо веселее, ‒ сказал он. ‒ Прямо в пляс пуститься хочется. Видать, на Марсе и в самом деле служба не сахар.

‒ Да не, нормально, ‒ вдруг встрепенулся Арьен и положил гитару на пол. ‒ Это так, накатило что-то... Градусы играют и недосып. Хотя... ‒ Он подался к Крису, отодвинув стакан. ‒ Иногда торчишь на крейсаке и думаешь: а на кой черт это патрулирование? Что оно дает? Практически все сектора и так просматриваются, с постоянки, это во-первых...

‒ А чтоб на месте не засиживаться, ‒ перебил Арьена Габлер. ‒ Для разминки...

Рютте протестующе выставил ладонь:

‒ Нет, ты погоди! Согласен, лучше перебдеть, чем недобдеть. Раннее обнаружение, эт-самое, упреждающий удар и прочее, как учили. Дело-то в другом, братан! От кого оборону держим? Что, кто-то на Конфайн лезет? Было хоть раз такое?

Крис молча развел руками.

‒ А-а, то-то и оно, братан! Никто не лезет, потому что нет тут никого, кроме нас! Так на хрена такие затраты?

‒ Если у файтера появляются такие мысли, ему лучше уйти из Стафла, ‒ веско сказал Габлер.

Рютте отхлебнул из стакана, вытер ладонью губы и кивнул:

‒ Согласен...

‒ А ты уверен, что точно никого нет? ‒ спросил Габлер. ‒ Сегодня нет, а завтра появятся. И что тогда, бутылками отбиваться?

‒ Чепуха все это, ‒ махнул рукой Арьен. ‒ Почему они вчера уже не появились? Или год назад? ‒ Он немного помолчал. ‒ Хотя черт его знает... Могут ведь и наблюдать незаметно, изучать, готовиться... Не исключено. А вообще, это я так, у меня бывает. Мысли без спросу из башки вылезают... Может, и на самом деле завтра появятся и посильнее нас окажутся. Сейчас тут мы, а потом, эт-самое, они. Ведь до нас-то тоже были. Вон на Краснозадом археологи который год копаются, и сам видел, лично, и рассказывали кое-что... И раскопали уже много всего.

‒ Следы древних автохтонов?