Месть в конверте

Это было уже практически нескрываемым указанием на необходимость «воспитательного» стукачества. Впрямую вроде бы ничего и не говорилось, но и излишними эзоповскими замысловатостями гэбэшный сленг, которым пользовался майор, не отличался.

Георгий выходил из гостиницы с ощущением какой-то гнусности в душе. И тут еще на самом выходе столкнулся с Сашкой Теньковым.

— Ну, старик, ты что, уже обитаешь в люксе «Интуриста»?

Возможность подобной встречи никогда не исключалась. Да и наивно было бы предполагать, что рано или поздно никто не «застукает» походов Георгия в гостиницу. Самый центр города, рядом — главный почтамт, сзади — легендарный универмаг, где в 1943-м был пленен фельдмаршал Паулюс, направо уходит всегда многолюдная улица Мира… Честно говоря, более дурацкого места для «конспиративных» встреч нельзя было и придумать, если только сама «конспиративность», во имя каких-то высших целей, изначально не была задумана как нечто прозрачное, эфемерное и игрушечное.

— Да ну тебя, Саня, какой «Интурист»! Зашел за свежими газетами.

— И что же, «Комсомольскую правду» сегодня не завезли?

— Да оставь, какая «Комсомолка»! Ее в любом киоске можно купить. А у меня она и вообще идет по подписке. А вот свежий «Дейли Уоркер» действительно, говорят, будет только завтра. Я ведь, знаешь, пытаюсь как-то подтянуть свой английский…

— Это здорово, старик! Английский, да еще через «Дейли Уоркер»… Класс! Ну завтра так завтра, уж потерпи как-нибудь. Пока!

И Георгий прекрасно понял, что въедливый и язвительный Теньков ни минуты не сомневается в том, с представителем какой именно «печатной продукции» встречается в «Интуристе» комсомольский активист Жаворонков. А из этого следовало, что едва наметившийся круг общения с живыми и веселыми ребятами — институтскими физиками, Сашкиными приятелями, — напрочь для него закрылся.

С одной стороны, откровенное отторжение себя сообществом безусловно наиболее интересных и думающих сокурсников удручало, с другой — в этом отстранении был и несомненный положительный момент: встречи с майором оставались в рамках абстрактных общих рассуждений о настроениях студенчества, без конкретных фактов и тем более без конкретных фамилий. И Завалишин, прекрасно понимая, что Георгий — его креатура в студенческой среде — достаточно «засвечен» своими контактами с органами, даже не пытался добиться от него какой-то более целенаправленной информации, связанной с отдельными, персонально интересующими ГБ личностями.

А между тем политическая ситуация в тот год продолжала обостряться. Вроде как бы решенная, а по сути лишь загнанная вглубь, чехословацкая проблема продолжала кровоточить. (Чехи показали себя по-настоящему мудрыми и сдержанными политиками: индустриально развитая страна с мощной промышленностью, с прекрасно оснащенной и подготовленной армией, безусловно, могла бы оказать достойное сопротивление авантюрной интервенции; а чем мог быть чреват вооруженный конфликт в центре Европы — даже и в дурном сне трудно себе представить.) Ограничилось же все: «Вы нас — пушками, мы вас — клюшками!» Афоризм образный, броский, но вся его театральная хлесткость не скрывала глубокого разочарования, пессимизма и откровенной боли.

«У советской внешней политики в этом сезоне две проблемы: Даманский и Недоманский» — несгибаемый и неистребимый народный юмор разлетался по стране, минуя все цензурные ухищрения. Но если синяки, шишки и кровоподтеки, нанесенные игрокам нашей сборной неудержимым чехословацким форвардом, все-таки оставались в рамках спортивно-игрового действа, то обильная кровь, пролитая на китайский границе, совсем уже не соответствовала шутливо-ироничному к ней отношению.

Очевидным было и ужесточение внутреннего давления. Многочисленные собрания с воинственными резолюциями, практически нескрываемые репрессивные акции против «инакомыслящих»… Все было как-то напряженно, сумрачно и безрадостно.

Однако обстоятельства личной биографии Георгия Жаворонкова — а возможно, что уже настало время обозначать его биографию и более точным определением: «карьера», — складывались вполне успешно. С подачи несомненно покровительствующего ему майора Георгий начал работать в редакции институтской многотиражки. («Ты, Георгий, человек, несомненно обладающий литературными способностями, пишущий, публикующийся, а главное, трезво и разумно разбирающийся в сегодняшней политической ситуации. Студенческая газета — важнейший орган идеологического влияния на молодежь. А у вас там, честно говоря, бардака и балагана предостаточно. Присмотрись, наберись опыта…») Покрутившись пару месяцев в литсотрудниках, Георгий не только успешно пережил смену газетного руководства, но и круто пошел на повышение; ответственный секретарь — фигура в редакции важнейшая, хотя, увы, и оплачиваемая весьма скромно.