Месть Владигора

Грунлаф, несмотря на преклонные лета, мигом с ложа вскочил — секира со звоном на пол упала. Князь поднял ее, серповидное, так остро отточенное, что и летящий волосок перерубило бы, лезвие к горлу смерда приставил, сказал задыхающимся шепотом:

— Все говори о Кудруне, если смерти боишься! Говори!

Побледнев от ужаса, смерд хрипло забормотал:

— Мало знаю, мало, только слухами, что из Ладора текли, и питались мы в деревне. Ведомо лишь, что сгубил Кудруну за что-то князь Владигор, жестоко сгубил. Оттого я его не люблю, подать платить перестал, к тебе убежал. Сообщить князю Грунлафу хочу, что нелегкая дорога ждет его, когда по Синегорью пойдет: ведомо стало Владигору о походе твоем, велел все селенья пожечь да всем синегорцам в Ладор перебираться со скотиной и скарбом. Но ты иди, Грунлаф, смело иди, ибо праведен твой путь! За дочь свою отомсти!

Грунлаф, все более и более преисполняясь клокочущей яростью, спросил:

— Так почему считаешь, дорога моя нелегкой будет?

— Да потому, что знает Владигор, каким ты путем идешь: как вступишь на землю синегорскую, тут же начнет твое войско попадать в засады, в ямы, снаружи прикрытые, на колья острые падать, в капканы всякие ввергаться. Чего только не придумал для тебя Владигор, каких только хитростей! Но ты иди смело, я таким путем поведу, что целым все войско твое останется!

Тут дверь избушки вновь распахнулась и раздались в ночном морозе встревоженные голоса:

— Княже! Вот беда-то!

— Княже, выйди, выйди!

— Да что там?! Что стряслось-то?! — отозвался Грунлаф.

— Да, кажись, Ермил твой у порога лежит, снегом уж засыпало его, неживой уж… — послышался ответ.

Когда два воина с большим трудом втащили в горницу тело княжеского телохранителя, князь и Хормут, склонившись над верным слугой, увидели, что щеки его уже заиндевели, брови, ресницы, усы и борода покрыты толстой коростой инея. Бычья шея его была как-то странно скособочена, как если бы кто-то переломил ее сильным ударом полена или оглобли.

— Кто ж его так? — изумился Хормут. — Уж не этот ли… когда ты, княже, Ермилу велел гнать его? — И покосился на синегорца.

Мужичонка же, понимая, что его подозревают в смертоубийстве, резво поднялся на ноги, будто предлагая взглянуть на себя повнимательней. И увидели Грунлаф и Хормут перед собой невысокого, щупленького человека с бородой-веником, глуповатого, простоватого и даже подслеповатого, а ростом он, если поставить его рядышком с Ермилом, не достиг бы и плеча его.

— Княже, — виновато молвил он, — не меня ли в смерти великана сего вините?

Грунлафу показалось неразумным даже предположение такое, и он, нахмурясь, велел убрать Ермила да с факелами посмотреть по деревеньке, не прячется ли где какой-нибудь злодей из местных мужиков, способных покуситься на жизнь благородного Грунлафа. Синегорцу же он сказал:

— Ладно, будь с нами. Ненависть твоя к Владигору приятна мне. Если незаметно проведешь мимо ловушек и засад по земле синегорской, близ Ладора получишь от меня награду. Пока же пусть выдадут тебе кольчугу и копье, шлем тоже попроси. Скажи, я приказал. Конь, слышал, есть у тебя. Откуда ж?

— Да у купчишки синегорского отбил, — с деревенским простодушием сказал мужик и, быстро нагнувшись, припал к руке Грунлафа.

Князь отдернул руку. Каким-то холодным, шершавым оказался этот поцелуй, будто не живой человек прикоснулся к его руке, а иссушенные могилой губы мертвеца.

Утром из деревенских домов, землянок, шалашей вышли дружинники и ратники, и вот уж снова под крики сотских и десятских построилась колонна и поползла по зимней дороге в сторону синегорской границы. Но теперь рядом с воеводами и подле Грунлафа был неказистый мужичонка-смерд, плохо сидевший верхом, которому совсем не шла кольчуга, а шлем рогатый делал его похожим не на воина, а на барана-вожака.

6. Два скрещенных княжеских меча

Синегорец, нежданно явившийся ночью к Грунлафу, вел борейскую рать по таким местам, где ни ловушек, ни засад не встречалось. И еще одно обстоятельство, о котором предупреждал проводник, правдой оказалось — посылаемые в разные стороны верховые привозили вождям известия: повсюду деревни и городища синегорские стоят сожженные, разрушенные, и нет в них ни людей, ни скотины, ни сложенных на зиму запасов жита — всюду запустение и тишина.

— Да кто же это предупредил Владигора о тайном походе нашем?! — приходил в ярость Грунлаф, то и дело выслушивая сообщения о разоренных синегорских деревнях, в которых он думал коротать с ратью морозные ночи, и уже с этих селений начать исполнение своего плана: грабить, жечь их дотла, а мужчин убивать, забирая с собою молодых женщин и детей. Они могли бы послужить Грунлафу и его союзникам предметом торга с Владигором, если бы появилась в том нужда, или же прикрытием от летящих со стороны Ладора стрел.

— Думаешь, Грунлаф, не нашлось шельмы из Пустеня, способной за серебро предупредить Владигора о походе? — говорил не без издевки князь гарудов Гилун, шлем которого был украшен крыльями ястреба, ниспадавшими на плечи.