Месть женщины

— А потом появился этот Ян, — продолжал вспоминать Толя. — Я лежал в больнице и думал со злорадством о том, что больше никогда не смогу встать. С Машей в это время приключилась странная история — она несколько дней прожила в квартире своей матери, но почти ничего не помнит из того, что там происходило. Там оказалась какая-то цыганка, которая пыталась заставить Яна насильно ее полюбить. Похоже, она их обоих загипнотизировала, но Маша очнулась первой. Дверь была заперта, ключа не оказалось нигде, и она выбралась из окна по дереву и прибежала домой. А потом… Нет, остальное все так странно и неправдоподобно…

Толя рассказал Ване все без утайки. О своем бегстве из больничной палаты, о водителе автобуса, приютившем его на ночь, о страшном загородном доме, в котором в муках погибла Маша-большая, о привязанной к кресту женщине, с головы до ног вымазанной ее кровью, как оказалось, дочери того водителя автобуса, пропавшей несколько недель назад…

Ваня слушал молча, не задавая ни единого вопроса. Солнце больно жгло щеки — он не знал, что это их разъедала соль его слез.

— Маша любила меня, пока не появился Ян, — заключил свой рассказ Толя. — Только он появился слишком поздно, для того чтобы стать для нее всем на свете. И вовсе не потому, что он, быть может, и в самом деле ее брат по крови.

— Я очень любил дядю Яна, — сказал Ваня. — Я напридумывал себе в детстве, будто он — мой отец, а мама скрывает это от меня, но когда-нибудь обязательно скажет. Почему-то я никогда не представлял тебя в роли моего отца. — Он задумался.

— В Яне есть что-то от монаха, — заговорил опять Толя. — Хотя я знаю его не слишком хорошо для того, чтоб составить о нем правильное представление, но мне кажется, его любовь к Маше была чересчур жертвенной. Это была не любовь, а своего рода идолопоклонство. Еще, мне кажется, Ян испытывал чувство вины от того, что оказался ее братом. Это была его ахиллесова пята.

— Его увела та цыганка, — вдруг сказал Ваня, припомнив с ясностью события того вечера в цирке. — Она пыталась подчинить его своей воле, и, кажется, ей это удалось. Инга тоже хотела подчинить меня своей воле.

Ваня переплыл реку ночью. Он изрядно выпил на поминках. Но алкоголь его не взял — мысли не путались, голова совсем не кружилась — он лишь придал ему решимости и отваги. Вода казалась черной и тяжелой. На берегу его мокрое тело облепила мошкара. Ваня хлопал себя по груди и ногам, потом догадался сорвать ветку и стал обмахиваться ею.

Шалаш был пуст, но он и не ожидал увидеть в нем Ингу. Он вдруг со всей силы пнул ногой по одному из столбиков, на которых тот крепился. Крыша накренилась, потом съехала вниз, обнажив похожие на ребра стропила.

Ваню охватил азарт разрушения. Он пинал все ногами, ломал руками, потом навалился на шалаш всем телом. Конструкция рухнула. Ваня принялся ожесточенно топтать то, что когда-то было шалашом, раскидывая в разные стороны печально пахнущую траву. Наклонился, сгреб в охапку обломки и бросил в воду. В воздухе мелькнула белая тряпка. Описав медленный полукруг, она не долетела до воды, а зацепилась за торчащую из нее ветку.

Ваня съехал вниз, скользя по еще не совсем остывшему после знойного дня песку, и с головой очутился в воде — здесь был крутой обрыв. Вынырнув, он попытался дотянуться до тряпки.

Это оказалось непросто. Ствол упавшего дерева лежал на берегу, часть кроны была под водой. Тряпка висела над водой, на высоте примерно его роста. Ваня попытался уцепиться за ветки и стряхнуть тряпку в воду, но больно ударился ногой обо что-то твердое.

Это привело его в ярость. Не обращая внимания на боль, он стал продираться сквозь ветки, напролом. Наконец, он уцепился за ту, на которой белела тряпка, и сильно ее встряхнул. Тряпка упала ему на лицо Он схватил ее. То была косынка Инги, которой она закрывала грудь. Прежде чем зашвырнуть ее подальше в реку, он разорвал ее. И наблюдал, как обрывки медленно затягивает воронка — здесь были ямы, вырытые земснарядом.

Внезапно он ощутил жуткую слабость и, выбравшись на берег, растянулся на прохладном мокром песке возле самой кромки воды. Болела левая нога. Боль, пульсируя, отзывалась в затылке. Ваня сел. Пальцы на правой ноге были в крови; он сбил ноготь на большом пальце. Ноготь повис на тонкой болезненной ниточке, Ване казалось — на оголенном нерве. Одним рывком он порвал эту нить и на какое-то мгновение от боли почти лишился сознания. Наконец, открыл глаза. Совсем рядом по реке полз буксир, волоча на длинном тросе низкую темную баржу. На тускло освещенной палубе под большой полосатой трубой сидела в обнимку парочка. И женщина и мужчина были в тельняшках. По берегу скользнул луч прожектора, больно резанув Ване по глазам. Он закрыл их обеими руками.

— Эй, на берегу, ты живой? — раздался усиленный рупором голос.

— Ой-ой-ой, — тревожным эхом отозвалось в лесу.

Буксир выпустил из трубы струйку темного дыма, сопроводив ее сердитым урчанием.

Ваня вяло махнул рукой.

— Давай к нам! — раздался веселый женский голос.