Месть женщины

Один из них пробовал к ней приставать, но она так и не поняла, чего он хотел. То есть женщину увидел в ней или мужчину. Этот тип пришел делать ей укол, запер изнутри дверь и силой повалил на кровать (она не позволяла, чтобы делали уколы в ягодицу — они от этого припухают, а у нее и без того толстые ягодицы), стянул трусы и уселся верхом на ноги. Ей вдруг стало очень приятно от прикосновения грубой материи его джинсов, под которыми, как она знала, кое-что было, и это «кое-что» все еще продолжало Сью волновать. Парень сделал ей укол, потом долго массировал ягодицы, и она затихла, боясь пошевелиться и испортить это приятное ощущение. Она знала: такого рода ласки ей запретны, но она также знала, что запретный плод слаще того, что подают на стол в вазе. Собравшись с силами, Сью все-таки сбросила с себя этого типа. Она обратила внимание, что соски ее искусственно уменьшенных грудей набрякли и встали торчком. Зло выругавшись, Сью схватила английскую булавку и по очереди — глубоко и с наслаждением — вонзила ее в середину этих отвратительных штуковин, напоминающих о ее постыдном прошлом. Боль была нестерпимо живительной. Она ослепла от слез и чуть было не рухнула на пол, но парень успел ее подхватить.

Сью очнулась на кровати совершенно нагая. В левой вене торчала иголка с прозрачной трубкой. Тип, делавший ей укол, обрабатывал груди тампоном, смоченным камфорным спиртом, — она поняла это по резкому и волнующему запаху. Сью закрыла глаза и постанывала от наслаждения. В раннем детстве она разбила склянку с камфорным спиртом и здорово порезалась. Она помнит, как Тэд засунул ее пальцы в рот и стал высасывать из раны кровь. Кажется, она тогда впервые почувствовала себя женщиной…

Чертовы воспоминания — некуда деться от них…

Ей туго забинтовали эластичным бинтом грудь, и она, надев брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, отметила с удовлетворением, что ее отражение в зеркале совсем мужское.

Сью долго и внимательно вглядывалась в него, пока не почувствовала, что очень хочет этого худощавого смуглого парня с изумленно изогнутыми бровями и тонкой — девичьей — шеей.

Она схватила со стола вазу с орхидеями и с бешеной яростью швырнула ею в зеркало.

Анджей Ковальски сидел на скамейке возле памятника Чайковскому и смотрел на вход в учебный корпус консерватории, из которого семь лет назад вышла Маша. Он тогда еще не знал, что эта изумительная, словно из поэтических грез девушка — его родная дочь. Сейчас он изо всех сил старался забыть об этом. Он пытался воссоздать то свое настроение романтической влюбленности, окунуться в него с головой и плыть, плыть по его течению, но что-то мешало, отвлекало. И виной тому был даже не парень в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, прогуливавшийся взад-вперед по противоположной стороне улицы Герцена. Кагэбэшники его не волновали, ибо были частью внешней — материальной — стороны его существования в этом мире. Мешало чувство ирреальности происходящего — точно он, Анджей Ковальски, всего лишь актер, тщетно пытающийся сыграть как можно более достоверно роль в старой любимой пьесе.

Он закурил, встал со скамьи, направился в сторону Никитских ворот, потом вдруг быстро перешел через дорогу и свернул в переулок, выходящий на улицу Горького.

Возле Центрального телеграфа его внимание привлекла девица с распущенными волосами золотисто-рыжего цвета. У него не возникло никаких сомнений относительно ее профессии.

— У меня сегодня свободный вечер, и я бы хотел пригласить вас в ресторан.

— Шутишь, — изрекла девица и подмигнула ему вульгарно подведенным тушью глазом. — Do you speak English^[5]? — поинтересовалась она на ломаном английском.

— Нет, — ответил Анджей по-русски. — Я поляк, но у меня есть доллары.

— Тогда все о’кей. — Девица заметно оживилась. — Можно, я прихвачу младшую сестренку?

— Валяй, — разрешил Анджей.

От стены отделилось тоненькое существо неопределенного пола с длинными иссиня-черными волосами, разделенными посередине ровным пробором, и в блестящем желтом комбинезоне в обтяжку. Ее лицо — это оказалась все-таки девушка — было совсем без косметики и имело выражение наигранной наивности. «То, что надо, — мелькнуло в голове. — Сперва меня увидят в компании этих ночных бабочек, потом я устрою грандиозную попойку в ресторане и буду швырять направо и налево деньги, а потом исчезну, испарюсь, сгину. Уходить нужно красиво и наверняка…»

Он взял девушек под руки, и они направились вниз по улице Горького, в сторону ресторана «Националь».