Места не столь населенные

Внутри стояло с десяток столов с металлическими ножками. За ними, держась за кружки, как за штурвалы, выпивало разномастное мужичье. Под ногами шуршал нанесенный песок. Кругом валялись рыбные кости и жирные обрывки газет. За барной стойкой, склонив по-бычьи голову, смотрел исподлобья бармен.

– Сделай две, – сказал ему Алек.

Свободных столов не было. Только у дальней стены сидела одна за столом женщина лет тридцати. Стол перед ней был пуст. Она сидела, застыв, как птица, спящая на ветви. Руки лежали прямо и скорбно. С безразличным отвращением женщина смотрела вперед. Алек подсел и, оставляя дном влажный след, пододвинул ей кружку. Легкое движение прошло по широкому круглому лицу. Разгибаясь, дрогнули вялые пальцы.

– Вот житуха, – сказала женщина и медленно выпила кружку, не отрываясь.

Алек пил молча, втягивая холодное пресное пиво и ощущая его течение за ребрами.

Широко расставляя ноги, подошел один из мужиков.

– Пойдешь со мной, Оля?

– Нет такой причины, – ответила та, не поворачивая головы, и сморкнулась в угол двумя пальцами.

Мужик повернулся и вышел, ступая, как уставший конь.

– Я с отцом разругалась, уехала – сразу замуж вышла, зимой, – вдруг заговорила Ольга, утвердив взгляд на стене за Алеком. – Зимой приехала, а в августе уже жить с ним стала. Мне еще пятнадцати не было. А он на восемь лет меня старше. Так у меня мамка потом приехала туда, хотела его посадить…

Ну так я-то – при формах уже, кровь с молоком. Бабушка мне все говорила, плакала: «Ольга! Еще цветок не успел расцвести, как ты уже с мужиком живешь». Молчи, говорю, бабулька. Бабушка у меня самый замечательный человек на свете.

Алек молчал.

– В пятнадцать первую родила. Вот, считай, мне тридцать сейчас будет, четырнадцать – дочке. Младшую потом через год. Погодки они… Нас вообще посадили из-за его отца. Убили мы его. Он выделывался-выделывался – и довыделывался. Приходим с дискотеки, мамка ревет – ну это свекровь моя. Я говорю: чего плачешь? А она: он меня, сволочь, довел. Я к нему прихожу в комнату и говорю: слушай, может, хватит издеваться над мамой? И так всю жизнь издеваешься… А он выделывается. Я говорю: задушу тебя. А он: бери и души. И пришлось задушить. Вот если бы он мне не сказал. И не надо тут силы, он не сопротивлялся даже. Сказал – души, ну я и задушила, и все. Муж только рядом посидел, видел. А потом мы его взяли, унесли на чердак… Мамка нам помогла, свекруха моя, царствие ей небесное… Подвесили его. И я утром с понтом иду белье весить, и он – висит якобы. Побежала на телефон сразу. Участковый приехал, «скорая» приехала. Срезали его, все сделали… Уехали. Всё…

Алек достал сигареты, закурили.

– А об этом только мы трое знали. Я, муж, свекруха. И она взяла, дура, рассказала своей сестре, она в Архангельске живет. А та взяла и трепанула кому-то в деревне. И вот тебе – через семь лет – менты приезжают… Я тебе говорю: через семь лет. Поехали раскапывать, с экспертом. Купили шила пацанам нашим местным… А мороз, земля промерзла… Они копают там, выкапывают. Я дома сидела, с экспертом. Иду в отказную, мол, ничего не знаю. Приезжают – и сами-то пьяные. И тех напоили, и сами пьяные. Не могли, говорят, выкопать. Ну, меня за шкварник – и в ментовку. По деревне меня ведут – вот так, а не могу идти, тяжело, кошачьи тропки. Сейчас, говорят, выкинем тебя с моста. Кидайте, говорю… Дали шесть с половиной, мужу семь с половиной. Они потом второй раз ездили, кости там брали, не знаю. Семь лет давности, на момент совершения преступления несовершеннолетняя – я и отсидела только три года. Четырнадцать лет мне было. Сам выделывался. Молчал бы – было бы все нормально… Муж освободился… Приехал сюда, за мной. Мы встречались у моей тети. Ну, встретились, я говорю: пошли к моей тете. Приходим к ней, моя сестра ушла сразу же, даже разговаривать не стала. Его не любит никто. У меня же четыре ножевых ранения от него.

Ольга откинула тугой сноп русых волос, показала белый рубец на шее.

– Помню, я пришла к сестре, заревевшаяся вся, дочке месяца три было… А он как раз лося убил. Прихожу, говорю: Лида, проводи меня, пожалуйста, на автобус. Он у нас в восемь утра идет, на Березник. В город хотела, у меня тут мама жила, и бабушка была. Не могу, говорю. А ребенок – знаешь же, он в чужом доме не может. Ладно, говорю, Лида, пошла я. Сумки оставила все, я же там мясо еще хотела в город привезти… Пошла к нему домой. Муж у меня деньги отбирает – и Лидка приходит. Ну Лидка ему тут сказала, он на колени встал, все, больше обижать ее не буду, и ничего. Короче, я обратно сумки все домой, с пеленками со всеми. Вот. Он говорит: больше пить не буду. Только Лида ушла – он мне по морде, деньги забирает и идет за «шилом»…

В черном проеме двери возник прежний мужик.

– Я в последний раз интересуюсь, – сказал он, клонясь белым непропеченным лицом. – Я в последний раз интересуюсь: пойдешь со мной, Ольга?

– Есть причина, – ответила Ольга и вышла, смотря насквозь.

Мужик безынтересно потянулся следом.