Место

– В Канаде… Вот приехал по делам…

Я знал, что Григоренко поверит. Я помнил, что этот парень наивный, добрый авантюрист, и назвать себя эмигрантом было лучшим способом скрыть свою политическую деятельность.

– Здорово,– сказал Григоренко, тотчас же поверив, как я и предполагал,– повезло тебе. А я под колпаком… Двое детей… Одна девка уже в восьмом классе… Жена на почте начальником…

Мы отошли к стене, и он принялся рассказывать свою жизнь. Работал в основном механиком по ремонту швейных машин. Но сейчас импорт прекратили и заработка нет.

– Наши машины ведь надо кувалдой и зубилом ремонтировать,– сказал Григоренко,– в прошлом году ездил на Камчатку на восемь месяцев. В этом году думаю в тайгу податься. Там начальства поменьше… Жене пятьсот рублей дам, хватит ей… «Москвича» купил… старого, в комиссионке… Подремонтировал, перекрасил, продал… Сейчас новый купил.

И он замолчал, очевидно, думая, что б еще такого рассказать из своей жизни, но так ничего не находя достойного…

– А я ведь в общежитии сегодня был,– сказал я.

– Да, я туда тоже езжу иногда,– сказал Григоренко.– Раз в год или в два года раз… Там все по-старому, только балконы сняли…

– Я Дарью Павловну видел,– сказал я,– но она меня не узнала.

– И комендантша там еще ходит,– засмеялся Григоренко,– морду свою уже еле носит… Да, тебе повезло… А тут под колпаком сидишь…

– А Жуков как? – спросил я.– Помнишь Жукова?

– Жуков к матери уехал в Грузию… И там вроде бы умер… Но это не точно, что умер… Уборщицы говорили, но правда ли, не знаю.

– А Кулинич? – спросил я.– Который «Перепелочку» на баяне играл…

– Этот умер.

– Что ж, все поумирали?

– Ну, все не все,– сказал Григоренко,– а этот умер. Он пятнадцать лет по общежитиям жил, квартиры добивался. Получил в доме гостиничного типа, я ему еще столик делал. Пожил два меся-ца и умер… А Саламов, помнишь Саламова?

– Помню,– сказал я,– азербайджанец.

– Он живет,– улыбнулся Григоренко,– двое детей уже.

– А братья Береговые? – спросил я.

– Пашка в село уехал… Он ведь лентяй, работать не хочет… Женился на девке из села и уехал туда… И брат его тоже в село подался… Помнишь Кольку, которого он проводом лупцевал за то, что тот пьянствовал?… А как у вас в Канаде с неграми? – спросил вдруг Григоренко.– Бьют их?

– Чего это ты о неграх? – спросил я удивленно.

– Ненавижу я их,– сказал Григоренко.– Тут у нас один американец в ресторане негра избил, и мы ему помогли… Пока милиция туда-сюда – мы ходу.

– Что тебе до негров? – сказал я.– Пусть живут, как хотят, а ты живи, как хочешь.

– Нет,– сказал он горячо и заинтересованно,– надо такой агрегат и перерабатывать их на корм скоту.

Налицо было явное последствие широких международных связей и борьбы за мир. Эти места знали настоящую антиеврейскую ненависть, русско-польские противоречия, русско-украинские противоречия, польско-украинские противоречия, но расовых славяно-негритянских противоречий здесь не было никогда.

– Брось ты этих негров,– сказал я,– лучше про наших поговорим… Как Корш?

– Воспитатель? – сразу повеселел Григоренко.– Живет рядом с Саламовым в шлакоблочном доме… Работает и не изменился… По бабам бегает.– Он вдруг поднял голову, посмотрел на прилавок и сказал: – От гад: я покупал мясо, он обрезки выложил, а теперь хорошее положил.

Я чувствовал, что разговор наш в принципе исчерпан, и чутьем бывшего политического функционера понимал, что пора расставаться.

– Ладно,– сказал я,– мне на вокзал.

– Ну, бывай,– просто и спокойно сказал Григоренко, не пытаясь меня удерживать.

– Канадского адреса у меня пока нет,– сказал я,– собственно, пока я проездом.

– Да зачем адрес? – сказал Григоренко.– Может, опять когда-нибудь так встретимся.

Мы расстались. Я понимал, что особого ума и особой идеи нет в этом неожиданно, по прихоти случая состоявшемся разговоре. Но в нем было какое-то завершение, без которого невозможно ни осознать, ни оценить нечто общее, принципиальное и неуловимое в важном для меня периоде, предшествовавшем политической деятельности и подготовившем ее, как невозможно ни осознать, ни оценить человеческую жизнь без завершающего ее всегда ничтожного, всегда глупого могиль-ного холмика.