Место действия - Южный Ливан

Пока вертолеты окончательно не растворились в ночной темноте, трое оставшихся на земле людей смотрели им вслед. Но вот они полностью пропали, а вскоре затихло и потревоженное рокотом их двигателей небо. Трое остались одни посреди пустого шоссе, посреди чужой враждебной страны, окруженные холодной тьмой, которую едва пробивали звезды.

— Что приуныли, братья-арабы?! — нарочито весело ухмыльнулся Мотя. — Вытянем, не впервой ведь!

— Конечно, командир, — согласился с ним Шварцман.

Айзек, лишь подтверждающе кивнул, зябко передернув плечами.

— Помянем!

Водка тяжело заплескалась о дно настоящих граненых стаканов. Стаканы, невесть где, раздобыл Фашист, заявивший, что полумерами в данном случае никак не обойтись, а потому антураж затеваемой пьянки обязательно должен быть классическим. Водку тоже купил он, причем в мусульманском Ливане найти настоящую русскую водку было не так-то просто. Строго говоря, то, что они сейчас пили, водкой в полном смысле этого слова назвать было нельзя. Так, разведенный с водой медицинский спирт. Хорошо еще если действительно медицинский. Даром что фантазийно оформленная бутылка была украшена этикеткой с громким названием «Смирнофф». Одним словом не выпивка, а пойло, чистейшая отрава для организма. Но так оно было даже лучше, к подобным напиткам Волк привык еще за время нищей курсантской юности. Мутная волна опьянения, обволакивала голову, разжимала сдавившие сердце тиски, делала окружающий мир ярче и добрее.

— Помянем, — согласился Волк, поднимая плеснувший у самого обреза, полный стакан.

Теплая, остро пахнущая жидкость с трудом проталкивалась в горло, приходилось пить ее осторожно, маленькими глотками, тонкие струйки текли по подбородку, шибая в нос сивушным ароматом. Давясь и морщась, Волк все же влил в себя содержимое стакана, и зашарил по столу пальцами пытаясь подцепить закуску. Фашист заботливо всунул ему в руку уже надкусанный огурец. Шумно втянув ноздрями огуречный запах, перебивший отвратный водочный аромат, Волк аппетитно захрустел огрызком. Впечатление портило только то, что огурец был местный, не такой ядреный, как дома, сладковатый. Но если уж слишком сильно не привередничать, то можно было не обращать на подобные мелочи внимания. Подняв глаза на напарника, оглядев его отчего-то расплывающуюся, двоящуюся физиономию, Волк поймал себя на том, что по какому-то прихотливому капризу оглушенного ударной долей алкоголя мозга, впал в слезливую сентиментальность, и жгучая ненависть к сидящему напротив хладнокровному убийце сменилась вдруг такой же острой жалостью.

— Фаш, чертов ублюдок, ты хоть сам понимаешь, что с тобой происходит? — крутя перед лицом напарника указательным пальцем начал он.

— Все нормально, дядя Жень, все нормально… Давай еще по одной?

— Наливай, — решительно кивнул, едва удержав упавшую на грудь голову Волк. — Наливай и слушай! Все с тобой ненормально, понимаешь? Все ненормально…

— Пусть ненормально, — легко согласился разулыбавшийся Фашист. — Давай теперь за нас. За нас и за удачу!

— Да! За удачу, это надо, это хорошее дело! — поддержал уже изрядно захмелевший Волк.

Чокнулись. На этот раз водка провалилась внутрь организма не в пример легче, чем в прошлый, теплым шаром разлившись внутри желудка, огнем пробежав по жилам.

— Ты псих, Фаш, понимаешь? Псих! Ты веришь во всякую муть, и, что самое страшное, ради нее убиваешь людей! Так нельзя, пойми, нельзя! — с пьяной настойчивостью продолжал гнуть свою линию Волк.

Тоже уже изрядно нетрезвый Фашист, пренебрежительно махнул рукой:

— Будто ты не делаешь того же самого, дядя Женя! Хватит мне уже морали читать!

— Нет! — вновь закрутил перед его лицом пальцем Волк. — Нет, не хватит! Ты послушай, послушай! Моя жизнь уже давно сделана, не по своей воле переломана, да перекручена, так, что не разгладить, не выправить. Но я, что? Давно душа пропащая. А ты молодой, у тебя жизнь впереди…

Нетерпеливым жестом он прервал, вскинувшегося было, чтобы возразить Фашиста.

— Ты рот-то не торопись открывать, ты послушай, что тебе взрослый человек говорит! Ты себе сам жизнь калечишь, вбил в голову дурь несусветную и в нее веришь! Даже не это самое страшное, верь, во что хочешь, но других не трожь! Что же ты, мать твою, творишь, парень?! Ты хоть видал, кого мы в этом доме подорвали? Видал, кого там из-под завалов доставали? Что молчишь? Видал?!