Место действия - Южный Ливан

К его несказанной радости оба «палестинских студента» оказались дома. Как потом выяснилось Айзек Кацман, в тот день вернулся с городского рынка, где толкался в надежде на установление каких-либо интересных в оперативном плане контактов раньше обычного, из-за банального расстройства желудка. При местной антисанитарии не мудрено. А старший их тройки Мотя Левинзон вообще в тот день не планировал никуда выходить, решив основательно прощупать их квартирного хозяина. В итоге, когда запыхавшийся Шварцман вихрем ворвался в просторную гостиную на первом этаже. Мотя и старый Мустафа блаженствовали, по очереди затягиваясь ароматным дымом высокого кальяна, перед каждым стоял изящный серебряный поднос с чашками кофе и сладостями. Неторопливая беседа длилась уже несколько часов. Мустафе торопиться было некуда, а Мотя, понятно, тоже согласен был беседовать со старым арабом хоть до утра лишь бы услышать в результате хоть что-нибудь интересное. Явление Шварцмана, прервало очередную арабскую байку из цикла «Тысячи и одной ночи», которыми словоохотливый хозяин с удовольствием потчевал гостей. Мотя, только глянув на лицо младшего товарища, тут же вскинулся с горы мягких подушек, на которые секунду назад удобно облокачивался левой рукой.

Вообще-то начальник звался, конечно, не Мотя, а Мотл и со всем приличествующим случаю уважением, но каждый, кто хоть раз воочию видел его оттопыренные уши и добродушно-наивную физиономию, официальное обращение мог применять по отношению к нему лишь с недюжинным усилием. Так и повелось Мотя, да Мотя, сначала за глаза, а потом выяснилось, что сам начальник против такого сокращения ничуть не возражает. Сейчас, правда, он вовсе не Мотя, точно так же, как Шварцман — Саид-Мухаммад.

— Что случилось, Саид? На тебе лица нет. Встретил привидение?

— Почти. Пойдем наверх, надо поговорить. Простите, эфенди, — Шварцман учтиво поклонился Мустафе. — Я заберу этого пустоголового ишака, он наверняка уже утомил Вас своей глупостью.

Мустафа хитро подмигнул ему и важно закивал головой, соглашаясь отпустить своего собеседника.

Когда они, наконец, уединились в своей комнате на втором этаже дома. Шварцман проверив, нет ли кого-нибудь в коридоре, шепотом, сбиваясь и заикаясь от волнения, рассказал Моте о случившемся. Старший слушал внимательно, старался не перебивать и терпеливо ждал, если Шварцман вдруг начинал путаться и перескакивать с одного на другое. В разгар повествования, в коридоре под чьей-то неосторожной ногой скрипнули половицы. Шварцман дернулся было к двери, но Мотя успокоил его коротким жестом, призывая оставаться на месте. Тревога действительно оказалась ложной, что-то недовольно бурча себе под нос, порог комнаты переступил Айзек.

— Клянусь бородой пророка, на местном рынке продают такую отраву, что ни один мусульманский желудок не в состоянии качественно ее переварить, — мрачно объявил он во всеуслышание, держась рукой за вздувшийся живот.

Против ожидания не услышав привычного смеха, третий член группы «мистааравим» удивленно оглядел своих товарищей.

— Не понял, почему такое пасмурное настроение? Случилось еще что-то страшное, кроме моего поноса?

— Закрой дверь и иди сюда, — коротко распорядился Мотя.

Причем сказано это было таким тоном, что Айзек мгновенно перестроился на нужную волну, став разом собранным и деловитым. Даже его выпучивавшийся секунду назад надутым барабаном живот, вдруг сам собой втянулся внутрь, став привычно впалым и мускулистым.

Несколькими сжатыми фразами Мотя ввел его в курс дела, и вопросительно покосился на Шварцмана.

— Продолжай.

— Да, собственно, на этом и все. Дальше они ушли, а я подождал немного и домой. До самого дома меня вел тот мальчишка, что подходил вначале на улице. Думаю, он и сейчас где-нибудь здесь ошивается, наблюдает за домом. Также есть основания полагать, что информация о нас утекла от Мустафы. Этот Муммит спрашивал, почему меня зовут Шура. Здесь меня так называли только вы двое. Слышать это мог один Мустафа.

— Молодец, соображаешь, — коротко похвалил Мотя. — Давай теперь по деталям…

Не меньше часа он гонял его, заставляя вспоминать малейшие детали разговора, поведения террористов их внешности, выжимая из памяти то, чего казалось там и быть не могло. Шварцман сам удивлялся, сколько дополнительной информации смог выдать после этого допроса. Наибольшее внимание старшего привлек, как ни странно вовсе не Муммит, а террорист с обожженным лицом и кожаной полумаской. Он настойчиво возвращался к нему раз за разом, требуя все новых и новых подробностей о нем, уточняя уже сказанное, пытаясь выяснить что-то новое. При этом Мотя периодически бросал многозначительные взгляды в сторону молча слушавшего Айзека, и тот то и дело отвечал ему подтверждающими кивками. В конце концов, Шварцману эти переглядки порядком надоели, и он открыто возмутился:

— Хватит уже гримасничать у меня за спиной, может старшие братья поведают юному палестинцу, что вызывает у них такое оживление?

— Есть причины, не обижайся, — не принимая шутливого тона, совершенно серьезно отозвался Айзек.