Место для нас

Иногда я прихожу домой и вижу, что твоя мать смотрела видео. Иногда она забывает его в видеоплеере. Я включаю телевизор, чтобы посмотреть новости, и вижу застывший на экране момент нашей жизни. Вижу, как выглядел наш задний двор много лет назад. И наших детей, неподвижно стоявших во дворе. Больше мы не смотрим видео вместе, как одна семья, как привыкли, когда вы, мои дети, жили под одной крышей и кто‐то из вас просил нас включить видеоплеер. Ты всегда настаивал, чтобы мы ставили только то видео, на котором ты присутствовал, только те, что сняты уже после твоего рождения. Маленьким ты с трудом представлял, что у нас была жизнь без тебя. Хадия жаловалась, как несправедливо, что мы никогда не ставим видео с ней в детстве и смотрим только твои – те, где ты маленький и в центре внимания. И что к тому времени, как мы начали снимать тебя, у нее начался возраст гадкого утенка. Я советовал ей не глупить, вместо того чтобы объяснить, что она никогда не была гадким утенком, и ставил эти видео, которые были записаны после твоего появления на свет, – твой день рождения, или поход в зоопарк, или то, где вы трое в жаркий летний день играете под разбрызгивателями. Иногда я тоже смотрю эти видео. Нажимаю play и думаю: это миг сразу после того, как ты сказал «папа здесь», именно поэтому ты глядишь прямо в камеру. Когда я смотрю давние записи и старые фотографии, меня как будто там и не было. Но я напоминаю себе, что они – мои. Мои воспоминания. Я был там. Я все видел.

Мне было тринадцать, когда умер отец. Я не сказал об этом одноклассникам. Не хотел, чтобы меня жалели. Я надел на похороны черную курту-пижаму. В воздухе сильно пахло перекопанной землей. Мать не могла пойти на кладбище – это не позволялось. Со стороны родственников был я один. И я хоронил его. Каждый, кого знал мой отец, был там. И каждый клал тяжелую руку мне на лоб и оставлял там на мгновение. Сначала я не понимал, в чем дело, но ощущение было приятным. Откуда все знали, что нужно делать одно и то же? Но потом я вспомнил, что пророк, да пребудет с ним мир, сказал о сиротах: будьте добры к ним, накормите их, положите руку на лоб. Для них это был sawaab, награда, которую Всевышний даст им в следующей, вечной жизни за благие дела в этой. А я был тем, кто осиротел.

Земля была темной и очень мокрой. Прошел дождь. Неподалеку находилось святилище, на крышу которого слетелись черные птицы. Я видел, как завернутое в белый саван тело отца опускают в могилу. Его лицо было восковым, и это тревожило меня. Я пытался мысленно поговорить с ним. Я здесь, папа. Ты не уходишь в иной мир в одиночестве. Мы тебя провожаем. Мулла научил меня арабским молитвам, но я их забыл. И вместо этого говорил с отцом на урду. Мой отец, которого я не слишком хорошо знал. Он предпочитал молочные шарики гулаб джамун халве. Настаивал на том, чтобы платить рикшам определенную цену, и если очередной рикша не соглашался, то уходил и искал другого. Он был человеком принципиальным. Очень пунктуальным. Очень любил наручные часы, гордился теми, которые каждый день носил, и часто рассказывал, почему их ему подарили. Он был трудолюбивым и честолюбивым. Вспыльчивым. Я боялся его. Однажды в детстве я взял из магазина журнал. Увидев, что я выхожу, держа его в руках, отец ударил меня по лицу, так сильно, что в ушах зазвенело. Не помню, украл ли я его или просто забыл вернуть, но когда коснулся горевшего лица, понадеялся, что взял журнал намеренно и, следовательно, заслуживаю наказания и спасен от обиды на то, что мой отец предположил обо мне худшее.

Я поднял темную мокрую горсть. Земля просочилась у меня между пальцами. Я сжал кулак, и из него выпало еще больше земли, но та, что осталась в кулаке, стала плотным комком. Я уронил его в могилу. Он приземлилась с глухим стуком и развалился на белой ткани савана. Много лет спустя, в Америке, я вызвался быть волонтером при мечети. Помогал чем мог. Отвозил в аэропорт мулл и встречал их. Мы часто спонсировали ифтар[32] во время Рамадана. Еще одной моей обязанностью было омывать мертвых. Впервые я делал это в тринадцать лет.

Раньше я никогда не видел отца раздетым. Я был ребенком, до того, как он умер, но после его смерти стал взрослым. Начал молиться и соблюдать посты, и в день похорон отца другие мужчины, совершавшие омовение, позвали меня в комнату и показали все этапы. Каждый раз, если кто‐то в Америке хотел похороны по мусульманским обычаям, но не хватало членов семьи, чтобы омыть мертвого, я шел туда и помогал вместе с другими мужчинами. Только мужчины могли омывать мужчин, и только женщины могли омывать женщин.