Место для памятника

— Какие ж у вас преимущества?

Лиденцов почему-то засмеялся.

— Я болен.

Тут же поднял рукав и показал сыпь, мелкие красные струпья. Зрелище было препротивное, но Лиденцов не стеснялся, сам с задумчивым интересом разглядывал свою руку.

— Мне каждый день надо ванну принимать.

— Внеочередным правом пользуются туберкулезные больные.

— Значит, не тем заболел?

— Вы ж интеллигентный человек, — с укором сказал Осокин. — Как вы можете, вы представляете себе, что такое открытая форма туберкулеза?

За точность текста и тут и дальше ручаться нельзя. Вряд ли Осокин мог буквально запомнить этот диалог.

Свои собственные реплики он восстанавливал легко, реплики же Лиденцова он преподносил по-разному, и приходилось выбирать наиболее достоверное. Но, впрочем, как судить о достоверности? Вот, например, в этом месте Лиденцов заговорил о другой болезни, мучившей его. Слова его были настолько туманны, что Осокин считал неудобным повторять их, боясь, что он чего-то напутает.

Смысл сводился к тому, что Лиденцов страдал от хода времени: поток времени, видите ли, шел через него, раскачивая какие-то рецепторы его организма. Лиденцов физически ощущал разрушительное движение времени, оно уносило частицы его, оно размывало его, как песок, и он пытался пересекать его под углом. На Осокина все это произвело впечатление гораздо меньшее, чем сыпь, хотя Лиденцов говорил взволнованно. Пришлось Осокину прервать его: при чем тут комната? Лиденцов объяснил, что работа у него сейчас теоретическая, ему надо сидеть и думать. Что это за работа, когда можно не ходить на работу, — этого Осокин не понимал и понимать не желал.

— Ах, да! — спохватился Лиденцов и стал рыться в карманах. — Совсем забыл. — Он вытащил ветхий, заношенный конверт.

Так Осокин и предполагал, так он и думал, что существует бумажка; без нее люди не ведут себя столь уверенно. Подобных посетителей с записочками, резолюциями, ходатайствами, по которым он обязан был обеспечивать, содействовать, предоставлять, Осокин терпеть не мог. Он даже выступал против подобной практики. Все эти записочки урезали его и без того скудные возможности. Нарушался порядок, последовательность всех прохождений, весь механизм, который он с таким трудом налаживал.

Письмо со штампом управления, номер которого требовал внимания, было обращено к глубокоуважаемому товарищу Осокину с просьбой помочь научному сотруднику Лиденцову, занятому важнейшими исследованиями. Какой-то сверхпроводимостью при комнатной температуре… какая-то гипотетическая сверхпроводимая молекула, — как будто Осокин должен был понимать, о чем идет речь. Самомнение ученых больше всего раздражало Осокина, — то, чем они занимаются, обязательно проблема всемирного значения, и все остальное перед ней — мелочи. Однако в этой бумаге было что-то сверхобычное, — Осокин никак не мог понять, что именно, но что-то беспокоило его. Что-то в ней было не так…

— Одну комнату вам, — повторял он, — без очереди, ну конечно, сверхпроводимость, — и вдруг воскликнул, озаренный догадкой: — А подпись-то, а!

— Что подпись? — удивился Лиденцов.

— Подписано-то академиком Ляхницким! — торжествуя, сказал Осокин.

— Да, да, он в курсе моей работы.

— Ах, в курсе, — Осокин обрадованно покивал, — между прочим, умер он в прошлом году. Или в позапрошлом? — и уличающе поднял палец.

Но никакого замешательства не произошло, Лиденцов был даже разочарован.

— А, вот вы о чем, — сказал он. — Но какое это имеет значение?

Признаться, Осокина тут чуть тряхнуло.

— Как так — какое значение? Очень даже большое значение. Оно же недействительно! Придется вам новое письмо брать. Пусть академик Полуянов, он у вас теперь, пусть он обратится.

— Полуянов? Что вы! — Лиденцов руками замахал. — Полуянов не был никаким ученым. Пустой сундук. Он никогда не верил в такое решение задачи.

Именно после этой странной фразы Осокин впервые внимательно посмотрел на Лиденцова, заметил детскость его нездорово-темного лица. Слегка прищуренные яркие глаза были как прорези куда-то, где что-то клубилось, менялось…

— То есть как это — был? — медленно и строго спросил Осокин. — Что вы имеете в виду?

— Господи, да никто ж про него и не помнит.

— Погодите. — Осокин подымался, опираясь о стол. — Я ведь только вчера говорил с ним по телефону.

Лиденцов досадливо поморщился:

— А-а-а, если в этом смысле…

Осокин уверял, что слова о Полуянове были не случайной оговоркой. И в то же время невозможно представить, на что этот человек рассчитывал. Обмануть? Запутать? И не смутился, когда его поймали с поличным, когда Осокин, стукнув по столу, напомнил, что Полуянов — депутат, заслуженный человек, и кто дал право… И тут Осокин постучал по столу иначе, кончиком ногтя, — так, чтоб было вполне понятно.

— Учтите! — заключил он тоном, не требующим ответа.

Но Лиденцов шагал по кабинету, разглядывая носки своих растоптанных туфель. Он упирался кулаками в днища карманов и думал о чем-то своем. Вполне возможно, что он не слышал Осокина.

— А если б к вам пришел Шокли? — вдруг спросил Лиденцов.

— Кто?

— Да, вы можете и не знать… ну, допустим, Менделеев?

— Что за Менделеев?