Место для радуги

Чтобы выявить, нет ли среди новеньких так называемых «авторитетов», сразу по приезде всем в камере задавался вопрос: «Есть ли такие, кто отказывается дежурить?». При виде стен, в которых всем нутром чувствовалось, что умерло не один и не два человека, и жаждущих крови глаз дюжины палачей в военной форме моментально снимало всякую спесь. Те, кто ещё в дороге был уверен: «Ну я то не сломаюсь», стояли молча и притупив взгляд. Но если кто-нибудь смелый решался бросить вызов судьбе и говорил: «Я не буду дежурить», его выводили из камеры и дверь закрывалась. Из коридора начинали доноситься звуки. Трудно было догадаться, что именно там происходило, но все, кто остался в камере, слышали сначала кряхтение, следом крики, а следом и душераздирающие вопли смельчака. Было очевидно: то, что с ним там делают, — очень больно! Когда крики замолкали, звучал вопрос: «Будешь дежурить?». Если смельчак продолжал упорствовать, его крики и вопли становились ещё более душераздирающими, потом вопрос повторялся. Как правило, желание дежурить появлялось если не с первого, то со второго или третьего раза, и смельчака возвращали в камеру, но уже в качестве дежурного — с повязкой на руке. Были и такие, кто упирался подольше, их сажали в отдельные камеры и «работали» с ними круглосуточно. В конечном счете, человек соглашался надеть эту повязку, потому что рано или поздно понимал, что единственная альтернатива — мучительная смерть.

Атмосфера страха и всеобщего унижения начинала действовать с первых же минут. Когда звучал вопрос: «Есть ли такие, кто отказывается дежурить?» — каждый внутри себя понимал, что правильно было бы выйти из строя и отказаться, и дело даже не в каких-то там «тюремных понятиях», а просто в человеческом достоинстве. Так называемое «дежурство» было крайне унизительным занятием. Но все молчали. Люди, которые ещё вчера смеялись над предстоящими трудностями, будучи уверенными в силе собственного духа, переживали мучительное осознание того, что духу-то на самом деле и нет.

Следующий вопрос был ещё более издевательским: «Есть ли такие, кто хочет подежурить?». Это была не шутка, это была четко отработанная программа по уничтожению в человеке личности. В этот момент все понимали, что дежурного все равно назначат, и каждый ещё больше притуплялся, думая про себя: «Только бы не меня». Никто не хотел, понимая неизбежность ситуации, проявить благородство и взять это бремя на себя. Индивидуальный страх переходил в коллективный.

В приемной камере всех брили наголо и выдавали одинаковые робы и ботинки, чтобы начисто сгладить не только внутренние, но и внешние различия. Вчера это были люди, в которых за счет цвета волос, прически и одежды была индивидуальность, а сегодня — бритые наголо и одетые в одинаковые убогие робы «мартышки», с опущенными в пол головами, испуганно бегающие по камере под команды дяденек в форме.

Прибывших держали в приемной камере несколько мучительных и переломных для психики дней. Главной целью пребывания здесь было полностью разобщить людей и довести до взаимной неприязни и недоверия друг к другу. В созданных условиях это начинало происходить почти сразу. Человек, которого назначали дежурным, совершенно не готовый к таким испытаниям, не мог быстро убрать хлорный раствор. На остальных это действовало угнетающе, потому что хлорка сильно разъедала глаза и легкие. Не имея возможности помочь из-за постоянного наблюдения в «глазок», его начинали поторапливать словами:

— Давай быстрее, задыхаемся.

— Возьми эту тряпку и попробуй сам, — огрызался в ответ дежурный.

Его можно было понять: тем, кто дышал хлоркой, было нелегко, а тому, кто убирал её, было ещё тяжелее. Но, задыхаясь от кашля и от страха за свои глаза и легкие, никто друг друга понимать уже не хотел. Общаться в этом состоянии было невозможно — все общение сводилось к короткому обмену впечатлениями, которые можно было выразить несколькими фразами: «Жесть!», «Я в шоке!» и «Куда мы попали?!». Заливка хлоркой происходила два раза в день — этого было достаточно, чтобы находиться в состоянии хлорного опьянения постоянно.

Все ждали скорейшего перевода в «карантин» — так называется отряд, куда вновь прибывших переводят из «приемной» камеры для прохождения врачей и ознакомления с порядками колонии. Все были уверены, что «приемная» камера — самое страшное и самое тяжелое испытание. Но когда нас перевели в «карантин», стало ясно, что «приемная» камера была самым комфортным и спокойным местом в этой колонии…

Система

«— Доброволец, на выход.

— Я не записывался.

— Опять бунтуешь?»

(из к/ф «12 обезьян»)

Если быть реалистом и признать печальный факт, что через человеческие умы на Землю просачивается ад, то Онду можно смело охарактеризовать, как Особое Подразделение Ада, или сокращенно «ОПА». Это была не просто «ОПА», это была конкретная «ОПА». Здесь все держалось на страхе и ненависти, и было доведено до высшей точки маразма и абсурдности.