Место, где пляшут и поют

мели. Магазин внутри напоминал центр управления полетами. Всюду мерцали экраны, и множество людей молча и внимательно за ними наблюдали. Иные, сбившись в кучки, надолго устраивались у телевизора и сосредоточенно отслеживали одну программу за другой, а иные кочевали из зала в зал, приникая на несколько мгновений к новому экрану, точно пчелы, собирающие нектар на цветущем лугу. Коротко стриженые, в широких брюках, продавцы невозмутимо глядели поверх голов и оживлялись только, когда ктонибудь, бледный и потный от волнения, решался на покупку. Тогда все приходило в движение, с треском распарывалась гофрированная коробка, со скрипом вынимался пенопласт, и восхищенным взорам являлся новенький, с иголочки, аппарат, лощеный и неприступный, как вельможа. Впрочем, подключенный к сети, он делался совершенно ручным —играл всеми цветами радуги, верещал на разные голоса и выполнял команды. Покупатель, отбросив тревоги и сомнения, медленно розовел, гордо отсчитывал деньги и уходил с приятной тяжестью в руках, уверенно шагая сквозь толпу почтительно расступающихся зевак.

Сундуков побродил вдоль прилавков, поглазел в полуторамиллионный телевизор, где молодой, но уже отяжелевший ведущий, монотонно балагуря, предлагал возбужденным и принаряженным игрокам настрогать из диковинного слова ДАБЫРЛТ как можно больше слов поприличнее. У него был вид человека, из последних сил борющегося со сном. Победителя игры ждал приз — телевизор, заманчиво мерцавший в глубине сцены — и в нем тот же усталый ведущий предлагал публике напрячься и выиграть телевизор, в котором уже совсем маленький, но не менее утомленный ведущий сулил третий телевизор, в котором… и так до бесконечности. Получалась удивительная вещь —люди делали деньги на чем угодно —на дурацких трубках фирмы Брус-Санта-Крус, на простаках, склонных к эротическим фантазиям, на никудышном слове ДАБЫРЛТ. Они жили полной жизнью, скупали недвижимость, давали интервью прессе и загорали на экзотических островах. Надежные ремесла, оттачиваемые веками, сделались никому ненужными. За них просто перестали платить. Сундуков понял, что если не отправится тотчас домой, то непременно напьется, растратив все деньги.

— Сынок! — вдруг взмолились у него за спиной. — Дай я пройду!

До него дошло, что он стоит столбом в дверях магазина, мешая движению, и какая-то старушка безуспешно пытается выбраться на улицу. Сундуков посторонился. —Валяй, бабка! —сказал он и горько добавил: —Только, чур, не в штаны! —С некоторых пор он ненавидел всех старушек на свете.

Уезжая домой в троллейбусе, Сундуков слепо глядел в окно и перебирал в памяти лица -Флягина, Витамина, кандидата с ямочкой, обрюзгшего шоумена и неизвестного Пашкиоператора. Лицо Пашки представлялось ему в виде зловещего силуэта, обрамленного сиянием. Мысленно Сундуков во все эти лица с удовольствием плюнул.

“Перст судьбы, —бормотал он с отвращением. — Дело надо делать! Купите футляр для хвоста, и вы получите десять свистулек бесплатно! Небось, подохнете — к кому придете? К Сундукову придете!”

Эта простая мысль наполнила его сердце мрачным удовлетворением. Кто они все без врачебного свидетельства о смерти? Просто мертвая протоплазма. Озимандия какая-то. В подъезде, медленно поднимаясь по ступеням, Сундуков вспомнил про узелок с деньгами. Хлопнув себя по лбу, он остановился на лестничной площадке, откуда уже был виден блеск медной таблички на буржуйской двери шестидесятой квартиры, и полез в карман, чтобы понадежнее перепрятать деньги. Шестое чувство подсказывало ему, что не обязательно рассказывать о добыче жене. “Человек —это свинья, —успокоительно прошептал он, развязывая узелок и расправляя свернутые в трубочку купюры. И тут у него сам собою открылся рот —не двести, а пятьсот тысяч было в тряпочке! Опомнившись, Сундуков взялся за операцию по перемещению денег в самый далекий, самый потаенный карман, и в тот момент, когда он уже почти проделал это, сверху раздался злорадный, подвывающий от нетерпения голос:

—Во-во! Выгребай заначку, всю выгребай! Х-хлюст! —такую фразу должна была произнести женщина, но голос принадлежал, несомненно, мужчине. Сундуков окаменел. Не меняя неловкой позы, он осторожно поднял голову. Наверху, перегнувшись через перила, стоял Гуренко-старший. Он приплясывал от возбуждения и недобро улыбался.

“Вот влип!” — подумал Сундуков.

На голове Гуренко красовалась форменная фуражка речника, ворот толстого свитера подпирал увесистую челюсть —вылитый капитан сторожевого катера, который с высоты положения чехвостит загнанного в камыши нарушителя. Для полноты картины ему не хватало мегафона на ремешке и винчестера.

—Денег у него нет! —победно вопил капитан Гуренко. —Я тебя сразу понял, хлюст! Сколько, думаю, буду за ним бегать? Все-е-е выгребай!

“Вот это влип, —развил свою мысль Сундуков, с отчаяньем глядя на своего визави. Совершенно не хотелось отдавать деньги. Тем более такому нахалу.

— Ну, что вылупился? — неистовствовал Гуренко. — Мне спуститься? Сейчас спущусь!