Место, куда я вернусь

— Я сидел у кровати и держал ее за руку, и тогда она спросила, знаю ли я, что она меня любила? Я только кивнул, потому что у меня горло вдруг перехватило. И знаете, что она тогда сказала?

Я отрицательно покачал головой.

— Она сказала, чтобы я ее простил, — с трудом выговорил он. — Что она меня любила, и никого лучше меня не знала, и никто больше меня ей не подходил, и она молит Бога, чтобы я понял, — это совсем не ради того, чтобы плюнуть мне в душу, потому что… — Он снова заворочался на стуле, а потом, собравшись с силами, продолжал: — Потому что душа у меня как у ангела… Нет, не подумайте ничего, профессор, это ее собственные слова, это она сказала, а не я.

И немного погодя:

— Знаете, что она хотела?

— Нет.

— Она хотела, чтобы ее похоронили на кладбище при церкви Благочестивого Упования. Рядом с… Вы знаете с кем.

И потом:

— Что тут поделаешь? Стараешься, как только можешь, насколько Господь дает тебе сил, а потом получается, что вся твоя любовь — вроде как зря. Я смог только встать со стула и выйти в коридор, и увидел там диванчик в углу, и успел только дойти до него и сесть.

После долгой паузы он с трудом продолжал:

— Когда я малость опамятовался, я опять пошел к ней. И она спросила, понимаю я или нет, и я не мог сказать «да» и не мог сказать «нет». Я как будто онемел. Она сказала: ну пойми, пожалуйста, ведь если у тебя в прошлом было что-то хорошее, пускай и ненадолго, то нельзя на это так просто плюнуть, как бы плохо оно потом ни обернулось, и она не хочет выбросить на помойку то хорошее, что с ней случалось в жизни. И она сказала: «И счастья, и несчастий я много повидала, когда была молодая, и вот поэтому была готова всем сердцем полюбить тебя, когда ты появился, бедняга, баранья твоя голова».

Он повернулся ко мне и страшным, сдавленным от холодного бешенства голосом произнес:

— Ну и что тут поделаешь?

В это время пришла сестра, сказал Перк, и сделала ему знак, что пора уходить. Моя мать к этому времени была уже совсем слабая, сказал Перк, и говорила еле слышно. Но, увидев сестру, она собралась с силами, сказал Перк, как будто непременно должна была сказать что-то еще. «Ты поймешь, — сказала она ему. — Я буду с тобой и днем буду помогать тебе понять, а ночью буду лежать рядом с тобой».

После этого пришел врач и велел ему уходить. Он виделся с ней в последний раз, если не считать еще нескольких минут, когда его опять пустили к ней, подержать ее за руку.

— Я так понял — это прощанье, — сказал Перк. — Глаза у нее были закрыты, но время от времени она вроде как сжимала мою руку, и я давал ей понять, что чувствую это. А потом сделал самую большую глупость в моей жизни. Я наклонился к ней и тихо так сказал: «Не бойся. Я здесь, и я не хочу, чтобы ты боялась». И знаете что тогда случилось? Не успел я сказать эту глупость, как глаза у нее широко открылись, совсем ясные и блестящие, точь-в-точь как тогда, когда она чему-нибудь радовалась или веселилась, и голос вдруг стал сильный, почти как всегда, и она сказала: «Умереть — это пустяк. Если уж ты сумел прожить жизнь, бояться смерти нечего».

Мы просидели у гаснущего огня еще с полчаса. Потом Перк сказал, что, наверное, пора ложиться. Мы пожали друг другу руки и пожелали спокойной ночи.

Он предупредил, что, если я услышу шум, то это он бродит по дому. Но он постарается потише.

Я еще раз пожелал ему «спокойной ночи» и пошел в ванную, а потом улегся.

Свет у меня давно уже не горел, и я лежал, уставившись в темноту, когда услышал стук в дверь. Я отозвался, вошел Перк и сразу же повернул выключатель у двери, так что лампочка под потолком залила всю комнату ярким светом. Под мышкой у него были какие-то бумаги — несколько картонных папок, перетянутых резинкой, и пачки писем, перевязанные выцветшими от старости разноцветными ленточками.

— Я кое-что забыл сказать, — произнес он смущенно.

Я сел на кровати, а он пододвинул стул, осторожно отложил в сторону папки, в которых были, судя по виду, газетные вырезки, а письма положил себе на колени.

— Она сидела у огня вечерами, — сказал он, — и читала вот эти письма. А я читал газету. Когда ей попадалось что-то такое, что она забыла, она хлопала себя по коленке и принималась смеяться, и приговаривала: «Нет, ты только послушай, какой он молодец!»

И вот я сидел на кровати, подсунув под спину подушку, а он читал вслух, как, по его словам, читала она, всякие написанные мной глупости — описания каких-то людей, какие-то шутки, какие-то замечания насчет тупости моих студентов, какие-то мои выдумки, которые я вставлял, чтобы ее повеселить, — и я пытался вспомнить, где, когда, почему я написал каждую из этих глупостей, и мне казалось, что моя жизнь проходит передо мной, как все усиливающаяся черная буря, налетевшая неизвестно откуда. В конце концов я извинился, встал, взял чемодан, вышел с ним в ванную, извлек на свет свой тайный запас виски, сделал три больших глотка, вернулся, опять сел на кровати, подсунув под спину подушку, и пытка продолжалась.