Место, куда я вернусь

«Дорогой мистер Тьюксбери, — или лучше Джед, я пишу это письмо, рискуя получить по рукам за то, что лезу не в свое дело, но все же иду на этот риск. Если вы, прибыв во Флориду, сразу позвоните по телефону, указанному ниже, и спросите мистера Эла Диксона, который будет предупрежден о вашем звонке, то он предоставит вам кое-какие сведения, которые могут оказаться полезными, когда вы будете, как я предполагаю, принимать решения. Я незнакома с мистером Диксоном, но из самых надежных источников мне известно, что он заслуживает доверия и скрупулезно честен.

Имейте в виду, что, если вы позвоните ему и воспользуетесь его информацией, это не налагает на вас никаких обязательств.

Искренне ваша, восхищенная и благодарная ученица Ребекка (Ди-Ди) Каррингтон Джонс-Толбот.

P.S. Фирма называется „Информейшн Инкорпорейтед“».

Каждый раз, когда я перечитывал это письмо в самолете, у меня сначала появлялось желание дать по рукам своей восхищенной и благодарной ученице, как она и намекала. И сейчас, когда я снова перечитывал письмо посреди ночи, у меня поначалу опять появилось то же желание. Но, как и тогда в самолете, первоначальное раздражение понемногу перешло в страх перед утратой — страх навсегда потерять это «corps charmant»; и, когда при этом у меня в памяти возникал его образ, я с трепетом ощущал на правом бедре ту самую двойственную стигму — след раскаленно-ледяного ножа. И все же, читая и перечитывая письмо в самолете, я, не в силах бороться с неизбежностью, понимал, что в конце концов позвоню по этому телефону.

И утром, сразу после прибытия, несмотря на то что вокруг телефонной будки стояла в ожидании вся университетская делегация, я действительно позвонил. А сейчас, посреди ночи, я знал, что утром, после варварски раннего завтрака, сяду в самолет и полечу в Форт-Лодердейл, чтобы встретиться, как мы и договорились, с мистером Элом Диксоном из фирмы «Информейшн Инкорпорейтед».

Поднявшись из-за стола, я стоял босиком посреди роскошных апартаментов, которые предоставляет почетным гостям Стаффордский университет, вдыхая кондиционированный воздух этого дорогого пристанища. И тут я осознал, что у меня перед глазами — другой образ, который — когда? одну секунду, пять, десять секунд назад? — вытеснил тот, прежний.

Это было другое лицо — черные волосы с белой прядью слева, рассыпавшиеся по подушке, немного запрокинутая назад голова, взгляд, устремленный куда-то вдаль, сквозь потолок, и приоткрытые губы с чуть опущенными уголками. Это было то самое лицо, которое я видел в солнечный декабрьский день, когда она, словно в замедленной съемке или в сновидении, вместе с конем парила в воздухе над барьером, выставив вперед навстречу ветру лицо, возбужденное и в то же время странно спокойное. Сейчас лицо, стоявшее у меня перед глазами, тоже было странно спокойным, хотя приоткрытые губы с каждым вдохом жадно хватали воздух, и ритм этому бурному дыханию задавал не топот копыт по упругому дерну, а синхронные движения двух переплетенных нагих тел, все ускорявшиеся, словно перед прыжком вверх, в сияющую небесную голубизну.

И тут я снова вспомнил, как в тот же солнечный декабрьский день Розелла, не сводившая глаз с лица всадницы, когда та взлетела над барьером, повернулась ко мне и с неожиданной горячностью восхищенно воскликнула, что вот эта женщина, только что взлетевшая со своим конем в небо, и есть тот единственный человек, на которого она хотела бы быть похожей, — она способна отдаваться всей душой, от чистого сердца. Да, именно эти слова произнесла тогда Розелла: «всей душой, от чистого сердца».

И это воспоминание ничуть не помогло мне разобраться в собственных чувствах, когда я стоял посреди комнаты во Флориде задолго до рассвета.

Я снова сел за стол, бросил взгляд на письмо, белым пятном лежавшее на темном паркете, и меня охватило отчаяние при мысли о том, что утром я полечу в Форт-Лодердейл на встречу, о которой вчера договорился по телефону.