Место, куда я вернусь

Я сидел задумавшись, не глядя на миссис Джонс-Толбот и испытывая острое чувство одиночества, словно меня окружала только уходящая в бесконечность серо-голубая плитка, тускло поблескивающая в ночной темноте. Я вспоминал, как в то утро Розелла пришла ко мне на кухню, как, когда я велел ей собирать чемодан, она неожиданно поцеловала меня на прощанье — этот единственный холодный, сухой поцелуй после целого утра без поцелуев, — а потом вдруг запустила мне глубоко в рот свой язык, холодный и гибкий, — и убежала через перелаз в тень кедров.

— Понимаете, — говорила миссис Джонс-Толбот, — между ними что-то происходило, и чем дальше, тем больше. Я не знаю в точности что. Там где-то есть какая-то ложь. Он как-то давным-давно говорил мне, что познакомился с ней в Нью-Йорке на вечеринке, и сказал дату — июль сорок шестого года. А потом я случайно слышала, как она сказала кому-то, что они познакомились на Лонг-Айленде и что это было в сентябре сорок шестого. Так вот, я точно знала, что в сентябре Лоуфорд был во Флориде, катался на своей яхте. У меня было письмо от него оттуда. И его счета. А потом…

Она умолкла и встала.

— Тут я должна немного выпить для храбрости.

И вышла на кухню.

— Немного старого доброго теннессийского виски, — сказала она, вернувшись, и налила нам обоим.

— Немного позже, — продолжала она, собравшись с духом, — через несколько месяцев после женитьбы, Лоуфорд рассказал мне, как погиб ее муж. Как она училась управлять яхтой и стояла на руле — там, у берегов Флориды, — и налетел внезапный шквал, и парус перебросило, что она обязана была предотвратить, и ее мужа сшибло гиком с крыши каюты, где он лежал. Она успела бросить ему спасательный круг, но яхта потеряла управление, Роза была в истерике и могла только смотреть, как он тонет или умирает от сердечного приступа. Его тело так и не нашли.

Она поставила пустой стакан на стол и продолжала, глядя на него:

— Может быть, у них просто нелады. Все больше и больше, какое-то взаимное напряжение, которое постоянно усиливается. Черт возьми, я уверена, что это так!

Она встала и принялась расхаживать по комнате. Теперь на ней было уже не клетчатое платье, в котором она ходила на конюшню, и не старые тапочки, а серый вязаный костюм — я помнил его по нашему последнему занятию, когда мы читали тот отрывок про Сорделло. Потом она остановилась и посмотрела мне прямо в глаза.

— Все это не мое дело, — сказала она, — но я намерена считать это моим делом. Если вам ничуть не интересно, можете отнести это на счет моего злобного старческого характера. Но прошу вас над этим задуматься. Должна существовать какая-то логика, которая заставила эту милую бедняжку — а мне она действительно нравится, она так трогательна, — кинуться к вам. Ведь вы родом из одного и того же городка в Алабаме, верно?

— Да, из Дагтона, — подтвердил я. — Моя мать там работает на консервной фабрике.

— И вы дружили, — продолжала она, пропустив мои слова мимо ушей, за что я не без стыда возблагодарил Бога.

— Не дружили. Мы были знакомы. Она была королевой дагтонской школы, а я… тем, кем был.

Бросив на меня внимательный взгляд — я бы назвал его испытующе-одобрительным, — она сказала:

— Вот потому, что вы были тем, кем были, — и потому, что вы тот, кто вы есть, — я и завела этот неприятный разговор. О, мне доставляли такое удовольствие наши занятия Данте, вы так просветили меня и разбудили мое воображение… Как мне жаль, что теперь этим занятиям конец. Потому что я полагаю, что им теперь конец.

Я встал.

— Мне они тоже доставляли удовольствие, — сказал я и неожиданно для самого себя продолжил: — Для меня с самого начала было очень важно приходить сюда. Видеть, как вы любите Данте, как работаете над ним. Думаю, это самое лучшее, что я здесь видел. Я вам благодарен.

Я не собирался сказать то, что сказал. До сих пор это мне даже не приходило в голову. Я стоял в смущении, чувствуя, что у меня слишком большие ноги и слишком длинные руки.

— Но вообще… — сказал я. — Наверное… ну, скажем, возможно, я уеду из Нашвилла. — И добавил: — Я еще никому не говорил. Даже в университете. Что я об этом подумываю.

— Не обижайтесь на меня, — отозвалась она, — но мне кажется, неплохая идея.

Она все так же спокойно смотрела на меня, а потом сказала:

— Джед, — и я неожиданно сообразил, что она никогда еще так меня не называла, даже сегодня днем, — ваша пожилая, восхищенная и благодарная ученица была бы вам признательна, если бы вы сейчас подошли и поцеловали ее на прощанье.

И когда я уставился на нее, припоминая то, что произошло совсем недавно, да и раньше, она подняла указательный палец и коснулась им щеки.