Место, куда я вернусь

Вдруг он исчез, но почти тут же появился снова и объявил, что вывел из строя радиотелефон, причем так, что никого обвинить в этом будет нельзя, добавив, что не зря же он служил на патрульных кораблях, — о, он этим так гордился! Теперь он на своей надувной лодке поплывет на остров, на свой катер, сказал он, и чтобы она ни в коем случае не включала сирену и не стреляла из ракетницы до тех пор, пока он не скроется за горизонтом, а если кто-нибудь тут появится, то она должна просто биться в истерике. А ракетницу лучше всего бросить в море.

— Но твой двигатель… — начала она, и он перебил:

— Да черт возьми, я этот ключ припрятал. Ну, бросай за борт ракетницу, сейчас же!

При этом, сказала она, он схватил ее в объятья и принялся целовать, и она даже подумала было, что он собирается затащить ее в кокпит и кинуться на нее, не обращая внимания на обломок утлегаря, болтающийся над головой. Но он этого не сделал. Он оттолкнул ее, сказав:

— Не забудь — не забудь про это!

И он спрыгнул в лодку и велел ей отдать конец.

Все обошлось прекрасно. Единственным неудобством стало то, что Лоуфорд, решив затопить свой катер, обеспечить себе тем самым алиби (чтобы доказать это алиби, понадобилось некоторое везение, но Лоуфорду всегда везло) и добираться до берега вплавь, вынужден был, для пущего правдоподобия, утопить вместе с катером свой бумажник с дорожными чеками и всем остальным, что берут с собой, отправляясь на морскую прогулку. Поэтому глубокой ночью, незадолго до рассвета (он старался приплыть как можно позже и даже переждал некоторое время, когда оказался уже вблизи берега, чтобы отодвинуть как можно дальше назад время затопления катера), он вышел на пляж замерзший, голодный, почти голый и без гроша денег, изображая полное изнеможение.

Объяснение случившемуся было у него уже готово. Он сказал репортерам, что в тот день немного покатался вдоль берега, половил рыбу, а потом, ближе к вечеру, задремал на палубе с коктейлем в руке, но, по-видимому, устал больше, чем ему казалось, потому что дремота перешла в глубокий сон, достаточно длительный, чтобы одна из скоб, скрепляющих корпус, разошлась и открыла путь внутрь катера всему Мексиканскому заливу, а он все спокойно храпел. Скорее всего, дело обстояло именно так, потому что к тому времени, когда он наконец проснулся, спасти что-нибудь было уже невозможно, и к тому же, в завершение всех бед, проклятая надувная лодка за что-то зацепилась и не хотела отцепляться.

Но вернемся немного назад. Я спросил ее — подхватила бы она Батлера, чтобы спасти его, если бы была на месте Лоуфорда?

— Ну конечно, скотина ты этакая! — воскликнула она. — Да и Лоуфорд — может быть, он тоже пытался!

— Может быть, — рассудительно сказал я.

Потом она медленно, задумчиво произнесла:

— После того как меня, уже затемно, подобрали и доставили в больницу, я проснулась в слезах — так мне было жалко Батлера. Я поплакала, потом опять заснула. А на рассвете проснулась и вспомнила, что никакого Батлера больше не будет. Это было очень странное ощущение. Я уже не плакала, но как будто вся онемела, словно все это случилось давным-давно. Руки и ноги у меня были холодные, как лед. Потом я опять заснула и каким-то образом почувствовала во сне, что улыбаюсь. И когда проснулась, то чувствовала, что у меня на лице только что была улыбка. Это было ужасно. Я пыталась плакать, но не смогла. А позже…

Она довольно долго молчала. Потом:

— Позже все это стало казаться каким-то запутанным сновидением. Иногда я просыпалась посреди ночи и думала, что все случилось во сне. А иногда просыпалась и не знала, кто я, это продолжалось несколько секунд, но для меня это было вечностью.

Она снова помолчала. Потом:

— А когда мы поженились, я просыпалась посреди ночи и хваталась за руку Лоуфорда. Я говорила себе, что мне нужно за что-нибудь держаться.

Через некоторое время она сказала:

— Это ужасно — не знать.

— Чего?

— Что произошло на самом деле.

Полежав с минуту молча, я спросил:

— Послушай, а почему вообще он там оказался? Лоуфорд то есть?

— Потому что он последний дурак, — произнес голос. — Он считал, что получит бездну удовольствия, если появится там, и будет смотреть на Батлера, зная, что ему известно такое, о чем Батлер и не догадывается, и будет говорить всякие двусмысленности, и следить за выражением моего лица, и чувствовать себя Богом. Ну, тогда я так не думала — я думала, что он и есть Бог.

— Даже когда ты кричала на него, почему он не подхватил Батлера?

— Это была одна секунда, — сказала она. — У меня это просто вырвалось. Даже голос был как будто не мой. Я ничего такого не думала, правда. Я была от него без ума, я хотела одного — быть с ним.

— Ну, возможно, Лоуфорд действительно не мог его подхватить, — сказал я. — Или у Батлера в самом деле был сердечный приступ.

— Ох, я во всем этом тысячу раз себя убеждала. Иногда целые ночи напролет. Но когда он стал говорить мне всякие гадости… Тогда я, несмотря ни на что, начала понимать.

— Что понимать?