Место назначения неизвестно

Позади остались еще почти два часа, когда затихло щелканье четок. Монахиня заговорила мягким бесстрастным голосом.

— Что-то изменилось, — обратилась она к Хилари. — Мне кажется, мадам, наступает конец. Пойду позову врача.

Монахиня вышла из палаты. Джессоп подошел к противоположной стороне кровати, став у стены так, что оказался вне поля зрения умирающей женщины. Ее веки дрогнули и раскрылись. Светлые безразличные сине-зеленые глаза остановились на Хилари. Они закрылись, потом открылись опять. Казалось, в них возник легкий оттенок недоумения.

— Где?

Доктор вошел в палату как раз в тот момент, когда это слово слетело с почти бездыханных губ. Подойдя к кровати и остановившись около нее, доктор взял ее руку и нащупал пульс.

— Вы в больнице, мадам, — сказал он. — С самолетом произошла авария.

— С самолетом?

Она спросила слабым задыхающимся голосом.

— Вы хотели повидать кого-нибудь в Касабланке, мадам? Может быть, что-то нужно передать?

Ее глаза с болью перекинулись на лицо врача. Она произнесла:

— Нет.

И опять посмотрела на Хилари:

— Кто… кто…

Хилари наклонилась, сказав как можно отчетливей:

— Я тоже прилетела из Англии… Если чем-нибудь могу помочь вам, пожалуйста, скажите!

— Нет… ничем… ничем… только…

— Да?

— Ничем.

Ее веки опять вздрогнули, и глаза закрылись. Хилари подняла голову и встретила властный, повелительный взгляд Джессопа. Она решительно покачала головой.

Джессоп шагнул вперед. Он встал рядом с врачом. Глаза умирающей женщины снова раскрылись. Внезапно она узнала его, проговорив:

— Вас я знаю.

— Да, миссис Беттертон, вы знаете меня. Скажите мне все, что можете, о своем муже.

— Нет.

Глаза опять закрылись. Джессоп тихо повернулся и вышел из палаты. Врач посмотрел на Хилари и очень тихо произнес:

— S’est la fin![6]

Глаза умирающей снова открылись, с болью оглядели палату, остановились на Хилари. Оливия Беттертон сделала почти незаметное движение, и Хилари инстинктивно взяла ее белую холодную руку. Врач, пожав плечами и коротко кивнув, вышел из палаты. Две женщины остались наедине. Оливия Беттертон попыталась заговорить:

— Скажите… скажите…

Хилари знала, о чем та спрашивает, и внезапно ясно поняла, что должна делать. Она низко склонилась к лежащей.

— Да, — произнесла Хилари ясно и настойчиво, — умираете. Вы это хотите знать? Теперь послушайте меня. Я хочу попытаться разыскать вашего мужа. Если мне удастся, вы хотите, чтобы я что-нибудь передала ему?

— Скажите ему… скажите ему… пусть будет осторожен. Борис… Борис… опасен…

Дыхание ее затрепетало на губах. Хилари наклонилась ниже.

— Вы можете сказать что-нибудь, что бы мне помогло… я имею в виду, помогло в поисках? Помогло мне разыскать вашего мужа?

— Снег.

Слово прозвучало настолько тихо, что Хилари была озадачена. Снег? Она повторяла это, не отдавая себе отчета. Оливия Беттертон издала тихий призрачный смешок. С ее губ соскользнуло еле слышно:

Снег, снег, чудесный снежок,
Ты падаешь вниз, чтоб растаять, дружок!

Она подчеркнула последнее слово:

— Дружок… Дружок? Идите и расскажите ему о Борисе. Я не верю… Но вдруг это правда?.. Если так, если так… — какой-то мучительный вопрос возник в ее глазах, которые опять остановились на Хилари, — будьте осторожны…

Странный хрип раздался из горла, губы дернулись.

Оливия Беттертон была мертва.

II

Следующие пять дней потребовали напряженной умственной работы, физически же эти дни были совершенно бездеятельны. Запершись в отдельную комнату в больнице, Хилари принялась за дело. Каждый вечер ей приходилось держать экзамен по тому материалу, который она выучивала за день. Все подробности жизни Оливии Беттертон, насколько они могли быть выяснены, записаны на бумаге, и Хилари должна была запоминать их, заучивать наизусть. Дом, в котором Беттертон жила, приходящая прислуга, которая у нее работала, ее родственники, клички любимой собачки и канарейки, каждая деталь ее шестимесячной супружеской жизни с Томасом Беттертоном. Свадьба, имена подружек, их наряды. Узоры на занавесях, коврах и обивке мебели. Вкусы, склонности, ежедневные занятия, предпочтения в еде и напитках. Хилари была поражена количеством бессмысленной на первый взгляд информации, собранной в одну кучу. Однажды она спросила Джессопа:

— Неужели все это когда-нибудь пригодится?

Он спокойно ответил:

— Может быть, и нет. Но вы должны превратиться в подлинную Оливию Беттертон. Представьте себе, Хилари, что вы писатель. Пишете книгу о женщине. Женщину звать Оливия. Вы описываете сцены из ее детства, девичества, ее свадьбу, дом, в котором она живет. И чем больше вы это делаете, тем все более и более реальной личностью становится она для вас. Теперь вы беретесь за описание во второй раз. Теперь вы пишете книгу как автобиографию, пишете от первого лица. Понимаете, что я имею в виду?

Она медленно кивнула, задумавшись над его словами.