Когда Хилари только попала сюда, ее не оставляло чувство какого-то безотчетного ужаса, мысли, что она навсегда заключена в тюрьму. А вся роскошь, которой маскировались эти режимные в сущности условия, делала жизнь еще страшнее. И вот теперь — и это больше всего пугало ее, — прожив здесь около десяти дней, она, хотя и подсознательно, но принимала условия новой жизни как вполне естественные.
— Вполне возможно, — сухо дозвался Питерс, — здесь не удивительно и рехнуться.
Не проходило, однако, и ощущение какого-то страшного, прерывного сна. Хилари казалось, что он длится уже долгие годы и никогда не кончится, что все свои оставшиеся годы она проведет здесь, что это и есть жизнь, а ничего другого не существует и в помине.
Хилари считала, что такая быстрая приспособляемость свойственна в основном женщинам. В этом их сила, и в этом их слабость.
Фрейлин Нидхейм она почти не встречала, разве только иногда в столовой. При встрече немка обходилась холодным кивком и ни в какие разговоры с Хилари не вступала. Кажется, она была вполне довольна. Она относилась к тому типу людей, которые полностью поглощены своей работой. Никакие мысли о братстве народов, о мире во всем мире, о свободе ума и духа ее не занимали. Будущее для нее было простым и ясным — владычеством высшей расы, к которой принадлежит и она; все остальные, если будут вести себя разумно, могут рассчитывать на приличное к себе отношение избранных. Если люди работают хорошо, то они нужны, а что касается убеждений, то их можно изменять — так считала немка.
Хилари иногда удавалось немного поговорить с доктором Барроном. Этот человек, поглощенный своим делом, был полностью удовлетворен теми условиями, в которые попал.
— Меня отнюдь не угнетает этот тюремный режим, — сказал он как-то Хилари со своей рассеянной улыбкой, — а это действительно самая настоящая тюрьма, хотя решетки и позолочены. Говоря откровенно, миссис Беттертон, я приехал сюда только ради денег.
Хилари смотрела на собеседника с улыбкой, в ее голосе звучало удивление:
— А какая вам польза от денег, если вы находитесь здесь, мистер Баррон?
— Здесь мне предоставлено дорогостоящее лабораторное оборудование для исследований, и мне не приходится оплачивать все это из собственного кармана. А кроме того, я могу служить делу науки. Я люблю свою работу, но совсем не в плане служения человечеству. Я испытываю величайшее интеллектуальное наслаждение от моей работы, и только это я считаю важным. А что касается денег, то перед отъездом из Франции мне была выплачена крупная сумма денег, которые сейчас находятся в одном из банков. Когда все это кончится, я смогу их получить и использовать по своему усмотрению.
— Вы сказали, когда все это кончится? — изумилась Хилари. — А почему это должно случиться?
— Надо иметь здравый смысл, — резонерски ответил доктор Баррон. — Все течет, все изменяется… Ничто не длится вечно. Я пришел к заключению, что во главе всей этой Организации стоит безумный. А сумасшедшие, с позволения сказать, могут быть логичными… Но в конце концов, — он передернул плечами, — все это меня вполне устраивает.
Что касается Торквила Эрикссона, то он чувствовал себя прекрасно. Хилари видела его очень редко и не жалела об этом, ее всегда пугал какой-то странный жестокий взгляд его почти прозрачных глаз. Хилари была убеждена, что Эрикссон относится к тем молодым людям, которые могут умертвить три четверти населения земного шара ради утопических идей воспаленного мозга.
Легче всего ей было найти общий язык с Энди Питерсом. По мнению Хилари, это происходило потому, что Энди был всего лишь талантливым ученым и далеко не гением. Питерс тяготился здешней атмосферой и, пожалуй, в такой же степени, как и Хилари, ненавидел ее.
— Честно говоря, я не знал, куда еду. Вернее, я думал, что знаю, но я ошибся. Партия, к которой я принадлежу, не имеет ничего общего с этим местом. И, конечно, Москва тут абсолютно ни при чем. Здесь какой-то фарс, скорее всего фашистского толка, — говорил он Хилари.
— Вам не кажется, — спросила Хилари, — что вы, так сказать, попались на лозунги?
— Может быть, вы и правы. Над этим следует поразмыслить. Мы часто бросаемся словами, не вдумываясь в их сущность. Одно я знаю совершенно точно: я хочу выбраться отсюда.
— Это будет нелегко, — Хилари понизила голос.
— Да! — Голос Питерса был полон решимости. — Это будет нелегко, но не существует ничего невозможного.
— Как я рада слышать это от вас! — проговорила Хилари. — Как я рада!
— Вам надоело здесь? — Энди посмотрел на нее с сочувствием.
— Очень. Но это еще не самое страшное. Я боюсь другого.
— Другого? Чего же, например?
— Боюсь привыкнуть ко всему этому.
— Я понимаю вас… Иногда мне кажется, что тут кое-что проделывают с людьми.
— Проделывают? Что вы имеете в виду?