Место, названное зимой

– Должно быть, оттого что они целый день смотрят на Атабаску, – сказал Гарри, садясь позади, и оба рассмеялись. Ему было неловко ощущать интерес определённого рода к мужчине, к которому до этого он чувствовал лишь уважение, как к женщине. – Ну, раз ты теперь не Урсула, как же мне тебя называть?

– Зови так, как звал меня мой отец. Только об индейские слова ты язык сломаешь. По-английски это имя значит «Медвежонок». Мне говорили, Урсула означает то же самое.

– Верно.

Медвежонок взмахнул вожжами, пони оторвались от травы и медленно побрели.

– Дорога отсюда до Хинтона довольно ухабистая, – сказал он, – так что поедем черепашьим шагом. Нам повезло – эти двое по-другому и не умеют.

– Ну и хорошо, – ответил Гарри, – мне торопиться некуда.

Они выехали из-за деревьев и вскоре уже тащились по грязной, в выбоинах дороге мимо реки. Гарри подумал, что, должно быть, во время разлива или в снег здесь и не проедешь.

Сначала Медвежонок был разговорчивее, чем Урсула, но вскоре опять умолк. Гарри решил быть с ним откровенным.

– Гидеон очень рад, что мы с тобой общаемся, – сказал он. Медвежонок долго и задумчиво молчал, потом ответил:

– Ещё бы. Он принимает моё молчание за тоску. Думает, если буду общаться с другими, больше не попытаюсь покончить с собой. Думает, разговоры лечат всё.

– А почему ты молчишь? Стесняешься?

– Скорее потому что ненавижу язык. Гидеон забывает, что меня заставили говорить на английском, разлучив с родителями.

– Ты говоришь на нём очень хорошо.

– Я был образцовым учеником и просто хорошим мальчиком.

– Ты сказал «мальчиком»?

– Ты слышал, что я сказал.

– Они жестоко с тобой обращались?

– В английских школах принято жестокое обращение, – напомнил ему Медвежонок. – Хотя ты, конечно, можешь таким его не считать. Но мы, индейцы, очень любим своих детей. Мы не отпускаем их далеко. Разлука с родителями и запрет не то что говорить, но даже думать на родном языке были только началом. Ты же понимаешь – будучи двуликим, я был на особом счету. С детства меня учили таинствам, тому, чего обычные мальчики никогда не узнают.

– Двуликим? Наподобие тех, о ком вчера вечером читал Гидеон?

– Совершенно верно. Я был особенным, и отец гордился мной. Но для миссионеров я был просто дурным мальчишкой. Мне было четырнадцать – почти взрослый! – а они считали меня испорченным ребёнком. Остригли мне волосы и день за днём выбивали из меня дурь.

– Ты боролся?

Медвежонок пожал плечами.

– Нет. Я всегда был тихим, послушным, прилежно учился. А Иисус казался мне таким добрым, добрее даже, чем наши самые добрые духи. Он ускользал от меня и всё же не отпускал. Для такого симпатичного мертвеца у него оказалась прямо-таки железная хватка!

– А что случилось потом?

– Шаман взялся за меня раньше и учил лучше, чем священник, и у меня возник… возник… как говорит Гидеон, парализующий внутренний конфликт.

Гарри хмыкнул, поскольку Медвежонок довольно точно передал манеру доброго доктора говорить.

– Он тебе помогает?

– Он позволяет мне быть собой. Но только в пределах разумного. Купил мне два платья.

– Они хорошенькие.

– Такая же маскировка, как любая униформа. А куртка и шляпа, которые он же мне подарил, – не более чем карнавальный костюм.

– Но почему ты не можешь вернуться к своему народу?

– Даже если я сумею их разыскать, они меня не узнают. Одно из мудрых изречений Гидеона – большинство изгоев изгнали сами себя.

– Ты считаешь себя изгоем?

– А ты нет, Гарри? Не будь я изгоем, Иисус не принял бы меня так легко.

– Знаешь, Иисус был куда бо´льшим революционером, чем люди, которые учат якобы от его имени. Он не женился. Он был другом изгоям и неверующим. Нигде в Библии Он не выступает против… такого образа жизни, как твой.

– Я знаю. Я читал всё, что было там написано про Иисуса. И поэтому мне ещё труднее от Него отделаться.

– Но ведь другим Гидеон помогает?

– Думаю, они здесь скорее гости, чем пациенты. Их лечение заключается в том, что здесь они скрыты от презрения и наказаний большого мира. Мейбл пыталась убить мужа.

– Правда?

– Но ей не удалось, а её адвокат решил, что ей будет лучше в психушке, чем в тюрьме. Теперь у них с Бруно… как же это называется… – Медвежонок подумал минуту или две, потом щёлкнул пальцами и сказал: – Бостонский брак.

Дальше ехали в молчании. Гарри решил уважать личное пространство собеседника и не мучить его разговорами. Он любовался пейзажем, не без удовольствия смотрел, как Медвежонок управляет пони.

Когда прибыли в Хинтон, Медвежонок остановил повозку чуть поодаль от магазинов.

– Быстрее всего будет, если ты пойдёшь туда со списком необходимого, – сказал он, – а я подожду тут. Если пойду я, придётся стоять у чёрного хода и ждать целую вечность, пока меня соизволят обслужить.

– Им не нравится, что ты индеец?

Медвежонок рассмеялся.