Место полного исчезновения: Эндекит

Но внезапно он оторвался от бумаг и улыбнулся, совсем по-мальчишески:

— Студент, — сказал он ехидно, — а слабо тебе, как поэту, сочинить мне что-нибудь для наглядной агитации, требуют с меня и это. Когда я был молодым, то в одном из лагерей видел замечательный лозунг: „Запомни эту пару строк — работай так, чтоб снизить срок“. Что-нибудь в таком же духе!

— Грузите вагонами, гражданин начальник! — улыбнулся Игорь. — „Работу надо так любить, чтоб до „досрочного“ скостить!“

— Запиши слова! — обрадовался Дарзиньш. — Вот тебе бумага, вот тебе перо.

— „Вот моя деревня, вот мой дом родной…“ — ревниво пробурчал Вася.

Дарзиньш его остановил:

— Вася, мы же с тобой договорились!

Вася смущенно стушевался, а Игорь поспешил исполнить просьбу начальника колонии и записал слова наспех придуманного лозунга, совсем не ожидая, что уже к вечеру этот лозунг будет красоваться на стене в столовой.

Дарзиньш, получив желаемое, сделал им на прощание ручкой и вновь погрузился в изучение свеженьких оперативок.

Игорь, промямлив слова прощания, поспешил выскользнуть из кабинета вслед за Васей.

В коридоре „крикушника“ их уже дожидался Котов. У ног его стояло четыре огромных берестяных короба с крепкими веревками, приделанными по центру, чтобы удобно было надеть на плечо.

Вася пошел договариваться с начальником охраны, чтобы тот выделил ему в помощь пару стрелков для порядка. Вася мог и в одиночку сопровождать двоих заключенных, но устав караульной службы неукоснительно требовал дополнительной охраны.

Игорь присоединился к Котову в ожидании прихода персональной охраны.

— Запасливый ты, Кот! — одобрительно заметил Игорь.

— Так это я и для тебя постарался! — насмешливо ответил Котов. — Два короба я тащить буду, а два кузова для тебя. Поработаешь „грузовиком“. Ничего, тебе не, привыкать, ты уже „мулом“ поработал. Заработал себе десять лет дуриком, на „халяву“. А „грузовиком“ поработаешь бесплатно. Вольным воздухом зато подышишь. Ты уже и позабыл, как пахнет воздух свободы, — добавил он тоскливо.

Его настроение не понравилось Васильеву. Сейчас он ничем не напоминал праведника, читающего лекцию „заблудшей душе“, каковой он считал Игоря Васильева: лицо суровое, глаза колючие и цепкие, так и ищущие к чему бы придраться, голос жесткий и даже хамский.

— Что-то ты мне не нравишься! — откровенно сказал ему Васильев. — Лучше читай что-нибудь из священного писания, чем изображать „вора в законе“.

— „Вора в законе“ не так безопасно изображать, как тебе это кажется! — вздохнул Котов. — Они так ревностно и пристально следят за субординацией и чистотой своих рядов, что мгновенно, без предупреждения снесут башку всякому фраеру, если он начнет залупаться и много на себя брать, изображая приблатненного или „вора в законе“. За превышение своих полномочий даже авторитета быстренько скинут и раком поставят, чтобы другим неповадно было. Иерархия здесь такая, как в Политбюро. Самозванцев в зонах называют „сухарями“ и „мочат“ их безжалостно.

— Хорошо изучил зону! — одобрил Игорь.

— Посидишь с мое, тоже будешь все знать! — еще больше нахмурился Котов.

— Может, об иерархии что-нибудь расскажешь? — попросил Васильев.

— Слушай, пока я жив! — мрачно пошутил Котов. — Всем здесь заправляет „пахан“ или „князь“, лицо неприкосновенное…

— Неприкасаемое! — пошутил Игорь.

— Стоит тебе это сказать „пахану“, и ты — труп! — спокойно произнес Котов. — Не путай эти два понятия! „Неприкасаемый“ — то же самое, что „опущенный“. Любого, кто поднимет руку на „князя“, ждет жестокая и мгновенная расправа. Лютая! Судьба Горбаня должна служить тебе предостережением. Кстати, ты заслужил благоволение не только „хозяина“ зоны со стороны „крикушника“, а и авторитетов, за то, что сдал им Горбаня. Свита „князя“ — авторитеты, матерые уголовники и приблатненные, фраера, для которых тюрьма уже „дом родной“.

— Вася только что процитировал: „Вот моя деревня, вот мой дом родной…“ — улыбнулся Игорь такому совпадению.

Котов не обратил на его слова никакого внимания, словно и не произнес он ничего. Равнодушно выслушав его, он продолжил:

— Ниже по рангу шустрят „шестерки“, исполнители, и „солдаты“ или „торпеды“ — готовые „замочить“ любого, на кого укажет длань „князя“. „Князь“ судит и карает виновных, согласно своему, воровскому закону. Кроме того, он не допускает беспредела и следит за пополнением воровского „общака“, своеобразной воровской кассы взаимопомощи.

— Власть его беспредельна? — удивился Игорь, вспоминая, что и власть Дарзиньша напоминает власть „князя“, „вора в законе“.

— Здесь, в зоне, да! — ответил Котов. — Но и над ним есть неумолимый воровской закон, нарушить который он не вправе. Если он был несправедлив к „братве“, нарушил воровской закон, взял „общаковые“ деньги, несправедливо пустил кому-нибудь кровь, его могут и разжаловать на воровской сходке, и лишить имени „вора в законе“. Сам понимаешь, что тогда с ним сделают. В лучшем случае будет „шестеркой“ или „торпедой“, а то и „опустят“. Из „неприкосновенного“ в „неприкасаемые“! — пошутил Котов с какой-то странной усмешкой.